Сергей Абрамов - Ряд волшебных изменений милого лица
Наталья, как и все малоприспособленные к ведению домашнего хозяйства женщины, становилась чрезвычайно агрессивной, когда её упрекали в отсутствии полноценных обедов, в обилии непостиранного белья, в бесполезном простаивании дорогого и мощного пылесоса «Вихрь». Но где-то глубоко внутри она ощущала смутную вину за то, что она, жена и мать, маленькая хозяйка большого дома, не может, не хочет, не умеет создать уют, украсить его милыми сердцу мужчины мелочами, как-то: вовремя выглаженными рубашками, вкусно приготовленным разносолом, ненавязчивой заботой о целости мужниного гардероба — все ли пуговицы на месте, все ли петли обмётаны, все ли брюки отутюжены… На большее, простите, у автора фантазии не хватает!
Отступление закончено, обратимся к обещанной истории. Однажды в порыве вины и любви Наталья сделала к ужину как раз блинчики, как ей казалось, пышные, воздушные, годные для употребления как с сыром, так и с вареньем. Выставила она их на стол, призвала Стасика, вернувшегося из театра, и села напротив с законной гордостью хорошей жены.
А выжатый и отчего-то злой Стасик, не заметив её кулинарного подвига, взял блинчик, уложил на него кусок сыра «Российского», запихнул в рот и… тут же выплюнул всё на тарелку, ничуть не думая, что поступает «не комильфо».
— Ты нарочно? — угрожающе спросил он у Натальи, как это делал в его исполнении Ричард III во втором акте бессмертной драмы В. Шекспира.
— Что случилось? Как ты себя ведёшь? — Наталья, на всякий случай, сразу перешла в наступление.
— Ты их пробовала? — Стасик имел в виду блинчики.
К несчастью, Наталья пока жарила, не попробовала изделия рук своих, ограничилась визуальной оценкой.
— А что? — менее агрессивно спросила она, морально готовясь отступить.
— Попробуй, попробуй! — Стасик цапнул с тарелки блин и протянул его Наталье. — Ну-ка, мадам Молоховец, кушайте ваши блинчики!
«Мадам Молоховец» куснула, и ей стало неважно: блинчик был не только пересоленный, но ещё почему-то горький. Не исключено, что вместо подсолнечного масла Наталья нечаянно использовала… что?.. ну, скажем, синильную кислоту; она, помнится со школы, должна быть именно горьковатой на вкус.
Конечно, будь Наталья актрисой того же масштаба, что Стасик или Ленка, она бы сжевала блин, не поморщившись, и ещё бы взяла, наглядно доказывая тирану-мужу, что он привередлив не в меру и не по чину. Но актёрского мастерства не хватило, и бесхитростная Наталья, подавившись, закашлялась и тоже повела себя «не комильфо».
— Убедилась? — злорадно спросил Стасик. — Вот и лопай свою продукцию, а я не буду. Если человек бездарен, нечего и лезть, куда не следует! Зачем ты выходила замуж, а? Какой с тебя толк? Я удивляюсь, что восемнадцать лет назад ты сумела родить Ксюху: это ведь чисто женское дело! На твоём месте я бы не вылезал из брюк! Хотя мужчины сегодня готовят лучше женщин…
И он ушёл ужинать к соседу-хирургу, который как раз и принадлежал к числу «готовящих мужчин», любил это занятие и, конечно же, чем-то вкусным Стасика накормил.
А сейчас Наталья вновь рискнула приготовить блинчики, потому что досконально выяснила рецепт у коллеги-дикторши, всё подробно записала, встала сегодня ранёхонько, потренировалась и сотворила, на её вкус, Нечто с большой буквы. Ксюха, во всяком случае, убегая в институт, Нечто оценила.
Но, говоря мужу о блинчиках, мамуля ожидала чего угодно — иронии, издевательства, недовольства, обвинений в глупости: она сознательно шла на риск, потому что, будучи оправданным результатами, он мог поднять Наталью в глазах Стасика. Но Стасик-то, Стасик: «Это именно то, что мне хотелось…» И ни намёка на иронию, на издёвку — тут Наталья голову прозакладывать готова!
…Он вышел из ванной, сел за стол, густо намазал блин клубничным вареньем, сваренным старушкой тёщей из Бирюлёва-Пассажирского (не в маму дочка пошла, не в маму), откусил краешек, ловя губами стекающее варенье, даже пальцем себе помогая, запихивая в рот клубничину, прожевал, проглотил, запрокинул голову, глаза закатил и сделал так:
— М-м-м-м-м-м-а-а-а-а… — что в устах Политова означало высшую степень блаженства.
И отправил остаток блина в рот.
Короче, чтобы не утомлять читателей описанием утренней трапезы героя, скажем лишь: слопал (другого слова не подобрать!) Стасик двенадцать штук блинов и полбанки варенья, запил всё полулитровой кружкой кофе с молоком, что в весовом и калорийном итоге составило для Политова величину невозможную: он весьма блюл фигуру, следил за весом, никаких излишеств в еде и питье себе не дозволял.
Согласимся, факт подобной объедаловки сам по себе странен, но отнюдь не говорит о каких-то сдвигах в психике Стасика. Вспомним, что накануне он заснул, не отужинав; признаем, что продукт питания удался Наталье на славу; учтём крепкий и без сновидений сон героя, его по-утреннему славное настроение и сделаем вывод: указанный факт — из числа рядовых. Наталья не глупее нас с вами, а уж Стасика знает много ближе, она всё вспомнила, признала, учла — и сделала тот же вывод.
Но что её по-прежнему волновало, так это престранное поведение мужа.
Всегда он вставал из-за стола, говорил дурацкое: «Хоп!» — и уходил.
А когда пребывал в настроении вальяжно-игровом, то мог позволить себе нечто вроде: «Премного благодарствуем, хозяева дорогие, убываю от вас сыт, пьян и нос в табаке».
На что Ксюха, которая вышеупомянутого Н. Н. Еврейнова тоже читала, сама иной раз дома в кого-то поигрывала, но официально, вслух его теорию «театра для себя», его элегантную мысль о преэстетизме театральности начисто отвергала и дома и среди коллег-студентов вела борьбу с её воплощением в жизнь, — так она, нетонкая, с лёту вворачивала: «Из Островского, папочка?»
Тут опять могло возникнуть два варианта. Один благостный, вариант «доброго папы»: «Плохо нынче в театральном драматургию преподают. Это, птица моя сизокрылая, не Островский, а русский народ, чей язык, великий и могучий…» — и так далее.
Во втором варианте, если настроение у Стасика было не очень, не игровое было настроеньице, он рявкал походя: «Как с отцом разговариваешь, девчонка?!»
Следом, слово за слово, могла и ссора покатиться, и только Наталья, мудрая и тактичная мамуля, умела её в зародыше придушить.
А сегодня, откушав блинков с варёной клубничкой, Стасик мамуле опять ручку поцеловал, низко склонив голову, что обычно делать не любил: лысинка у него на макушке пробилась, тщательно скрывал он её, начёсывал волосы, стеснялся.
— Спасибо, Наташенька. Очень вкусно!
Ну что с мужиком сталось — чудеса, да и только! И ведь приятно было Наталье обрести мужа в некоем новом качестве, но, связывая изменения в характере с причиной аварии, с тем пресловутым эпилептиформным (ах, слово мерзкое!) расстройством сознания, Наталья, естественно, волновалась. Ну, хорошо, думала она, стал муж вежливым, ласковым, нежным — принимаем! А вдруг ещё что-то новое появится и проявится? Страшно!.. Страшно было Наталье ожидать нового, за двадцать лет от таких сюрпризов отвыкла. Да и где гарантия, что всё это не игра, не очередной «театр для себя»? Наиграется — и надоест. В новую роль впадёт. Опять страшно…
