Глеб Голубев - Лунатики
— А я думаю, не бывает цели, ради которой можно замарать совесть, — сердито сказал Морис.
— Браво! — похлопал в ладоши комиссар и подчеркнуто торжественно, нараспев продекламировал: — «Любил бы меньше я тебя, коль не любил бы чести». Шекспир. Еще не забыл со школьных лет. Высокая поэзия, благородные чувства. Но есть операции, которые нельзя проводить, не запачкав рук.
— Надевайте перчатки, — буркнул Морис.
— На душу тоже? Таких перчаток, к сожалению, пока не придумали, — вздохнул Гренер.
— Подложить вам еще грибов? — поспешно спросила я комиссара, стремясь разрядить накалявшуюся атмосферу.
— Нет, спасибо, Клодина. Они слишком вкусны. Вы окончательно испортите мне фигуру, — пошутил он и тут же, погрустнев, устало добавил, убирая магнитофон: — А может, вы и правы, Морис, и зря я все это затевал, — добавил он, убирая магнитофон в портфель. — Ведь по существующим законам такая запись уликой служить не может. Ее всегда можно подмонтировать, как тебе нужно. Но для опознания преступника по голосу она вполне пригодна. А голос, установили, как вы знаете, ученые мужи, так же по-своему неповторим, как и отпечатки пальцев. Под этим предлогом мы включим пленочку на суде, и она произведет нужное впечатление, будьте спокойны.
— Я все более убеждаюсь, Жан-Поль, что вы избрали не ту профессию, — сказал Морис. — В вас пропадает незаурядный психолог.
— Почему пропадает? — вступилась я. — Как будто для ловли преступников глубокое знание психологии не нужно.
— Благодарю вас, Клодина, — комиссар взял мою руку и приложился к ней колючими усами.
— Но рассказывайте дальше, — попросила я. — Как же вам удалось припереть к стенке Бромбаха?
— Да, я несколько забежал вперед. Хотя мы и записали много интересного в квартире Федершпиля, достаточной уликой все это, к сожалению, как я уже сказал, служить не могло. Но мы выбрали и смонтировали из этих разговоров несколько фраз, какие примерно мог в свое время говорить Федершпиль Бромбаху, предлагая убить его тетушку. «Не забудьте принести деньги. Вы должны уехать на это время…» — и прочее в том же духе. И вот я включил погромче эту пленочку Бромбаху, грозно спросив: «Узнаете голос?» Конечно, он его узнал, подумал, будто мы записали их беседы прямо с поличным, и это его доконало. Мы еще поднажали, напоминая, будто сообщник уже во всем сознался и запирательство лишь отягчит его вину, ну все как в детективах, какие любит читать Клодина. И он заговорил.
Комиссар отодвинул от себя тарелку, поблагодарил меня восторженным взглядом и красноречивой мимикой, вытер губы салфеткой и мечтательно проговорил:
— Эх, теперь закурить бы…
— Ну что вы, — поспешно сказала я. — Вы уже совсем отвыкли, Жан-Поль, вон даже трубочку бросили, не носите с собой.
— Да, повзрослел. Обхожусь без пустышки, — вздохнул он.
— Что же рассказал Бромбах? — спросил Морис.
— Все выложил подробно: как позвонил ему однажды неизвестный и предложил встретиться и побеседовать о «состоянии здоровья его тетки». Бромбах уже устал ждать наследства, был готов на все и согласился сначала якобы из чистого любопытства, как пытался нас уверить. Встретились они вечером за городом. Федершпиль, как я уже упоминал, не только тщательно загримировался, но и все время разговаривал, стоя к Бромбаху спиной. Он предложил ему за сто тысяч франков ускорить получение наследства. Бромбах повел разговор в игривом тоне, стараясь показать, будто не принимает все это всерьез. Дескать, откуда я возьму такие деньги и где гарантия, что на него не падут какие-нибудь подозрения и тогда он станет не богатым наследником, а каторжником… Но Федершпиль все ему разъяснил весьма деловито: что он должен уехать на некоторое время за границу и у него будет чистейшее алиби, а деньги уплатит потом, когда разбогатеет. «А если я вас обману и не заплачу?» — спросил его Бромбах. «Ну что же, тогда вы отправитесь вслед за тетей, — ответил ему Федершпиль. — Я же вам верю, не требую деньги вперед. Можете поверить и вы мне: если попытаетесь меня обмануть, тут же отправитесь вслед за тетушкой…»
Я опять живо представила эту картину: сумерки, глухая лесная опушка и на ней два злодея, замышляющие ужасное преступление и в то же время боящиеся и запугивающие друг Друга…
Комиссар посмотрел на меня и, видимо, вдохновившись выражением моего лица, продолжал:
— Такая деловитость внушила Бромбаху уверенность. Он согласился и уехал отдыхать в Ниццу на деньги, которые ему, кстати, как помните, щедро выдала любимая тетушка. А через несколько дней он получил телеграмму, что тетя скоропостижно скончалась. Приехал чистеньким, не очень убедительно изобразил печаль, стал богатым и тревожился только в ожидании телефонного звонка. А тот раздался лишь через два месяца, Федершпиль не хотел рисковать. Они снова встретились вечером за городом, в сумерках. Бромбах без слов вручил Федершпилю пакет с сотней тысяч франков, тот так же молча их взял — и они расстались. Бромбах надеялся — навсегда. Но на всякий случай решил перебраться в Веве, на Лазурный берег, более подходящий для миллионера, хотя и считал не без оснований, что опасаться ему нечего: даже если Федершпиль, которого он не знал ни в лицо, ни по фамилии, попадется и признается, всегда можно будет сказать, что злодей оговаривает ни в чем не повинного любимого племянника так трагически скончавшейся тети. Он думал, будто уличить его невозможно. Но не учел слабоватости своих нервов и нашей опытности.
— Но все же вам просто повезло, Жан-Поль, что он признался, — покачал головой Морис. — И потом, боюсь, одного его признания для суда будет мало, так же как магнитофонных записей, сделанных в квартире Федершпиля.
— Вы правы, — одобрительно кивнул комиссар и повернулся ко мне: — Видите, дорогая Клодина, что значит не поддаваться гипнозу детективных романов? В отличие от вас ваш супруг прекрасно понимает, как нелегко доказать вину преступника, если даже он в ней сознался. Это просто для Мегрэ у Сименона, которого я весьма уважаю и сам люблю почитывать перед сном. Великому сыщику достаточно лишь добиться от убийцы признания в преступлении, и дело в шляпе, больше никаких доказательств и не требуется, как, скажем, в романе «Мегрэ путешествует», где он навещает, кстати, и нашу скромную Швейцарию. Но нам, грешным, вынужденным ловить преступников в жизни, а не в романах, приходится куда труднее.
— Перестаньте надо мной издеваться, Жан-Поль, — жалобно сказала я. — И не томите, вы все время отвлекаетесь на самых интересных местах.
— Как полагается в детективных романах, — засмеялся он. — Я вам все излагаю вкратце, но ведь бились мы с этим Бромбахом несколько дней. И еще до его признания, но когда уже стало очевидным, что он явно замешан в смерти тетки, мы добились у прокурора санкции на обыск его виллы. Можете поверить, я сам провел его — и тщательно, как никогда. И мне редкостно повезло: среди бумаг Бромбаха, а был он человек пунктуальный, несмотря на рассеянный светский образ жизни, и аккуратно записывал все свои расходы и доходы, среди его бумаг попался мне и листочек со столбиком цифр. Это явно были номера или каких-то ценных бумаг или банкнотов. Не могу понять даже, зачем он это сделал. А может, боялся, что Федершпиль станет его потом шантажировать и уверять, будто не получил от него никаких денег. Тогда, в свою очередь, можно будет припугнуть его, что все номера банкнотов записаны и могут быть переданы полиции. Во всяком случае, с этой записочкой мне чертовски повезло. Я тотчас же помчался в Цюрих и, приложив неимоверные усилия, добился почти невозможного — доступа к банковскому счету Федершпиля. Вы знаете, как свято наши банки хранят тайны своих вкладчиков. Но они имеют и другой хороший обычай: на всякий случай записывать номера банкнотов, которые им приносят, — а вдруг среди них окажутся фальшивые…
