Владимир Заяц - Город, которого не было
Сосед был высоким, строгим, подтянутым, носил полувоенный френч и лихо подкручивал усы.
Одного за другим родила Федосия четырех детей - трех мальчиков и девочку. Младшенький в два года от дифтерита помер. Все меда из кавуна перед смертью просил. Только где его взять было в марте? Старшего на войне убили, где-то в Трансильвании. Осталось двое - сын и дочь. После смерти отца все они переехали в Глуховичи, потому что Федосия хотела, чтобы дети ее получили городские специальности.
Сын закончил в Глуховичах профтехучилище, дочь - медучилище. Сын женился на киевлянке, переехал в Киев и поступил работать на завод "Большевик". Дочь вышла замуж за курсанта КВИРТУ, которого после окончания училища отправили на "точку" на Дальний Восток.
И старуха осталась сама.
О, сколько стареющих женщин, переведенных детьми своими в ранг свекрух и тещ, остаются одни! И они, главный смысл существования видевшие в детях своих, с болью отрываются от них - от единственных, от ненаглядных. Большинство из них не смеют или не хотят настаивать на том, чтобы дети забрали их к себе. И множатся ряды беспризорных стариков и старух каких-то растерянных, неухоженных, с хронической тоской в глазах.
Федосия, жившая одна, сдружилась с такой же одинокой соседкой Тодоской. Долгие вечера они проводили вместе, сидя на лавке за столом, покрытым поблекшей и потрескавшейся клеенкой. Старухи, часто повторяясь, говорили о днях молодости, пели, пили наливку "малиновочку" и, быстро хмелея, плакали, вспоминая забывчивых детей. Получая редкие, наспех написанные письма, демонстрировали их друг другу и вдохновенно фантазировали о небывалых, сказочных успехах своих чад. А в конце они неловко врали, пытаясь убедить прежде всего себя, что дети просят приехать к ним в город и остаться у них навсегда.
Умерла подружка Тодоска под утро, свесив с кровати руку и опустив ногу, будто собираясь вскочить и убежать от костлявой. На следующий день ее и похоронили; гроб везли на старом, дергавшемся и стрелявшем грузовичке, а следом за ним шли три старухи, будто примеряя эту церемонию к себе. Местный дурачок Ваня-козопас, с опухшей физиономией, в шапке, надетой на бабий шерстяной платок, тоже шел за гробом, бормоча и улыбаясь. Знал - там, возле ямы, угостят конфеткой. Завершала процессию старая, облезшая кошка покойной Мурка.
В освободившийся дом поселили какого-то Пришельца, который, рассказывали, очень издалека прилетел, из самого Космоса. Долго сюда промеж звезд добирался.
Бабка Федосия, оставшись совсем одна, начала разговаривать с фотографиями и с кошкой Муркой, которую забрала к себе. Она отвечала на утренние приветствия динамика, радуясь, что после бессонной ночи слышит, наконец, живой человеческий голос.
К старости черты характера заостряются. Был человек бережлив, стал скуп; был осторожен, стал труслив; даже мудрый подчас становится мелочно поучительным.
Бабка Федосия стала ходить в церковь, ее полутемная комнатушка наполнилась иконами, перед ними горела лампадка, во всех углах высохшие цветы, печальный запах которых вызывал мысли о том, что мир наш - ковчег скорби, что все суета сует, что все там будем и тому подобное.
Каждый вечер она несколько часов кряду ходила вдоль забора натоптанной тропинкой и внимательно прислушивалась к разговорам во дворе Пришельца. Когда гости расходились, она взбиралась на специально приготовленную для этого скамеечку и, держась обеими руками за забор, дерзко вопрошала:
- Ну, вот скажи, Пришелец, ты был там, наверху. Бог там есть или нету?
- Нет,- с неизменным спокойствием отвечал Пришелец, заливая водой угли. - Нет и, наверное, не будет.
- Антихрист!- с тихим негодованием ругалась бабка и слезала со скамейки. Голова ее исчезала за забором, но возмущаться она не переставала:
- Анафемская душа! Аспид! Может, и видел, а говорить не хочет!
Несколько вечеров кряду она не заговаривала с Пришельцем, обдумывая, как бы половчее вывести его на чистую воду. Наконец в один из вечеров она взгромоздилась на стул и язвительно спросила:
- Вот ты бога видел?
- Нет, - с привычным хладнокровием отвечал Пришелец.
Бабка тихо засмеялась.
- Не видел, а говоришь, что нет! - победно заключила она и исчезла за забором.
Опережая повествование, хочу сказать вам, читатели, что уйдет бабка из местечка. Уйдет, еще твердо ступая по пыли босыми потрескавшимися ногами своими, завязав в узелок скудное добро свое. Уйдет в село юности своей, чтобы остаться там навсегда. Навечно.
Звенят там еще песни, которые пела она в молодости с сердечными подругами, журчат прозрачные родники; там, прямо в поле, на пашне, родила она когда-то старшенького своего, ушедшего из хаты в суровую военную годину и не вернувшегося, помнит там еще ее земля, которой отдала всю себя...
10
Прошумел и канул в прошлое последний экзамен. Получен аттестат зрелости и наступили последние каникулы...
Теперь можно было делать все или почти все, что вздумается. Можно вставать в девять, завтракать в десять, потом не спеша забредать к Пришельцу, Охотнику или Садовнику. В крайнем случае к Мастеру Золотые Руки, чтобы в очередной раз подивиться изобретательности, с которой он находил сотни новых, "непринципиальных" причин, из-за которых вечный двигатель временно не может быть построен.
А еще можно было ходить в кино хоть на все сеансы подряд. Или, взяв теткину хозяйскую сумку, отправиться в нагретый солнцем молодой соснячок за рекой и там, вдыхая тяжелый медовый запах смолы и почесывая тело, зудящее от уколов сосновых игл, собирать коричневато-дымчатые маслята с присохшей к ним травой и хвоей.
Но еще лучше, набрав полный кулек яблок, с самого утра отправиться на пляж вместе с Феней Морганой. Уже в девять часов они приходили на место. В это раннее время людей на пляже почти не было, что немало удивляло Мальчика. Как здорово здесь именно в час, когда чуть греют косые лучи восходящего солнца, когда пляж непривычно пустынен и тих, когда прохладный еще песок дышит речной сыростью, а горьковатый запах вербы, не распаренной пылающим полудневным солнцем, легок и ароматен. Сквозь красноватую воду виден лимонный песок, и на быстро прогревающемся мелководье резвятся чуткие стайки сероватых, размером со спичку мальков. Порой крохотная волна, заискрившись, тихо и лениво скользит на берег и едва слышно всплескивает.
Феня легко бежит по влажной кромке берега, Мальчик- за ней. Он пытается попадать след в след, и ему приходится частить. След от босых девичьих ног маленький, аккуратный, и это несказанно волнует и радует Мальчика. Боже, как мимолетна эта невинная радость, и кто знает, почему именно это воспоминание не раз отзовется в далеком будущем, вызывая в душе Бывшего Мальчика ощущение счастья с примесью печали, горьковатой, как запах вербы в то далекое утро?
