Анатолий Королев - Блюстители Неба
– Так кто же вы, господин Директор… ваше величество?
– Я?
Он встал, поднимая вверх указательный перст, из которого брызнул ослепительный голубой луч невероятной силы и, растворив потолок кабинета, обнажил солнечное небо над Пентеллой, небо красных туч.
– Я – Архонт времени! – Луч погас, и он сел за стол.– Я один из великого союза блюстителей неба.
Папка с рапортом о беспорядке с мертвым стуком выпала из моих рук. Я понял, где уже слышал этот властный голос. Это был он.
– Успокойтесь, Шонгер. К сожалению, вам лично ничего не грозит. Слушайте внимательно. Мы опекаем жизнь в твоей вселенной. И то, что твоя планета рехнулась, увы, в этом тоже наша вина. Но сам я люблю не Пентеллу, а совсем другой мир, мир планеты, которая значится в каталоге Опеки под номером С-7293. Вы слышите меня, Шонгер?
– Да, ваше величество.– Я был словно в сумасшедшем сне…
– Я опекун Земли… Так вот, долгий опыт Великой опеки, тысячи лет нашей миссии убедили в том, что далеко не всегда наше вмешательство приносит нужные плоды. Случается, что цивилизация чахнет и жизнь вырождается. Такая планета исключается из Опеки. Наверное, это жестоко. Так вот, нам – бессмертным старикам – порой трудно рассчитать будущее, трудно предугадать и обнаружить развилки вечности, где возможно выбрать тот или иной путь развития. Нам, Шонгер, не хватает непосредственности, интуиции, дерзости, наконец, без которой могущество бессильно. Нам нужны союзники, и мы нашли их – это дети… Да, да, Шонгер, это они помогают нам опекать миры. Союз бессмертия и мальчишества, знания и наивности, власти и слабости – вот ключ к гармонии, вот суть Великой опеки. Без детей наша миссия стала бы мертвой оболочкой, как ваша механизированная Пентелла, первый грех которой был доверить жизнь самоорганизующейся машине, а второй – уничтожить детство.
– Ваше величество, э… э… позвольте мне так называть вас, я всего лишь Наставник седьмой степени и по своему рангу не имею ни прав, ни полномочий знать о том, что вы говорите.
Директор зловеще рассмеялся.
– А вы еще и трус, Шонгер, а ведь три дня назад вы напролом прошагали к супермозгу, к вашей адской кастрюле, у которой зашли шарики за ролики.
– Я был пьян.
– Пьян по графику? Вы это хотели сказать? Смелее, Наставник, бросьте сочинять в голове рапорт о нашей встрече, вам никто не поверит, зато отстранение станет неминуемым. Сдерите шоры инструкций с ваших мозгов, я все равно должен вам все высказать до конца. Когда-то я тоже был школьным учителем, только я учил мыслить, а не подчиняться, а такого предмета в вашем бедламе, конечно, нет… Так вот, Шонгер, за помощью мы пришли к детям, к добрым отзывчивым детям, тем из них, кто наделен гениальной отзывчивостью. Сознаюсь, найти такого ребенка нелегко, да и его способности к опеке весьма кратки, увы, дети быстро взрослеют и теряют драгоценную детскость. Я шарил мыслью не по одному из миров, пока нашел своего мальчика – Мену, ребенка, заключенного только за то, что его мать и отец нарушили чудовищный закон вашего застенка: дети рождаются только в государственном инкубаторе, тьфу, выговорить противно! Я нашел своего мальчика на твоей ржавой Пентелле, где больше нет детей, кроме незаконных. Где их набралось едва-едва на одну школу-концлагерь. Где детство отменила безмозглая машина и безмозглые люди предпочли появляться на свет сразу сильными, умными, годными к делу, здоровыми и бездушными уродами, которые все, как один, благополучно миновали детство, потому что его просто-напросто нет и в помине. Посещая иногда ваш бедлам, я всегда с горечью думал, что в Опеке есть что-то безнравственное и что…
Директор замолчал, затем воскликнул с прежней силой:
– Дураки! Все ваши взрослые правильности не стоят и одной детской глупости.
И Директор снова рассмеялся горьким и злым смехом.
– Мне можно идти? – спросил я; меня оставили силы и разум, я не мог слышать эти невыносимые слова.
– Нет! Я еще не закончил лепить вам пощечины, Шонгер, вам и вашему икру уродов… Хрупкий мальчик, обозленный и затравленный зверек, одинокий мечтатель, мой Мену стал светлым гением Земли. Я подарил ему забавную азбуку, которая делала зримыми его фантазии. В твоих руках (он окончательно перешел на «ты», и мне стало легче, это соответствовало форме) она, естественно, молчала. Я рассказал, зачем он мне нужен, и, благодаря его гениальной интуиции и моему могуществу Архонта вечности, на планете С-7293 успешно развивалась необычная цивилизация. Там есть и смерть, и войны, и болезни, но есть и то, что делает Землю уникумом, ее суть – искусство, она обрушила на вселенную водопады искусства. Это планета гениев. А ведь на Пентелле нет ни одной картины, ни самой маломальской скульптуры. Такие слова, как «рисунок», «книга для чтения», «музыка», ничего не говорят пентелльцам. Ваш бог – техника…
Директор снова замолчал.
Я ждал, сам не зная чего.
– Но тут в наш трепетный союз вмешался ты, Шонгер, ты – честолюбивый Наставник, помешанный на власти и обожании насилия. В тот момент, когда Земля проходила через временную развилку и Архонтес не знал, как поступить с человеком, который вел земную цивилизацию к серии сокрушительных войн, ты, Шонгер, вместо Мену вмешался в историю. Вмешался самым решительным образом, и в роковом апреле 1805 года на пути на коронацию в Милан настоятель Клод Габе спас ноги императора Бонапарта от обморожения, и тот не стал калекой. Не стал – и разом, с короткими промежутками, грянули сначала одна, затем вторая, третья, и четвертая, и пятая мировые войны. Аустерлиц, Иена, Бородино, Ватерлоо, Севастополь, Шипка, Марна…
– Перестаньте! – воскликнул я, теряя голову от собственной дерзости в святая святых.– Разрешите мне идти, господин Директор! Я не могу и не хочу ничего знать об этом!
– Нет, властолюбец, смотри!
Директор властно вскинул руку, и тот же неистовый голубой луч расплавил кабинетные стены. Я увидел с высоты чашу исполинского ночного стадиона, залитого сотнями прожекторов. А там, в глубине, на дне чаши трепетал из тысяч факельных огней страшный магический знак. Только присмотревшись, я понял, что факелы держат в руках марширующие шеренги солдат. О! Это было потрясающее зрелище!
Тут луч погас.
– Вот проекция твоей школы, Шонгер!
– Дедушка,– донеслось как бы из-за окна,– вы скоро? Нам скучно.
– Сейчас, Мену, сейчас, мой мальчик.
«Дедушка»… я пытался вспомнить древний смысл этого забытого на Пентелле слова.
Директор встал из-за стола и поправил цилиндр на голове. Что-то вновь шумно и быстро плеснуло за его плечами, и мне показалось, что это точно – крылья.
