Алексей Корепанов - Без маски
Собственная способность иронизировать немного приободрила его, но тем не менее он знал, что ни за какие коврижки не будет сидеть здесь всю ночь. Он даже думать не хотел, что значат эти стоны и бледно-голубое, перемещающееся, жуткое, а думал о другом: как найти подходящий ствол или толстую ветку, чтобы, опираясь на нее, уковылять подальше от этой обители мертвецов. И еще он думал, что где-то здесь должна быть дорога и какое-нибудь село, и лучше пересидеть в заброшенном селе, чем рехнуться на кладбище.
Когда он, опираясь, как на костыли, на планки, оторванные от могильной ограды, пробирался между крестами, обелисками, скамейками, кустами и деревьями, сзади вновь раздался сдавленный хрипящий стон...
- О господи! - выдохнул военный летчик Белов, сам едва удерживаясь от стона - боль опять пульсировала резкими толчками, пронзая всю ногу, - и с утроенной энергией заковылял по мокрой траве, слизывая с губ дождевые капли, смешанные с потом.
Он долго бродил по полю, с трудом выдирая костыли и здоровую ногу из липкой земли. Временами ему хотелось плюнуть на все, лечь и лежать до рассвета, но задул холодный ветер - предвестник зимних вьюг, и дождь полил еще сильней. Внезапно он услышал слабый далекий стрекот, пришедший от горизонта и растворившийся в шуме ветра.
"Ищут, чертяки!" - с облегчением подумал он и улыбнулся.
Треск вертолетов канул в ночи, но Белов был уверен, что его продолжат искать до тех пор, пока не найдут, и эта уверенность придала ему силы.
В конце концов ему повезло, и он набрел-таки на асфальт, и дело пошло веселей. Дождь поутих, словно осознав собственную бесполезность, только ветер с непонятным упрямством продолжал свое нехитрое занятие. Белов монотонно передвигался по асфальту, автоматическими уже движениями выбрасывая вперед костыли и подтягивая к ним тело - и увидел впереди несколько зеленых огоньков. Огоньки светили холодно и недобро, и Белов остановился, соображая, а когда сообразил - замахнулся штакетиной и закричал, сам чуть не пугаясь собственного голоса:
- Прочь с дороги-и!..
Огоньки мигнули, раздался дружный вой, и стая, цокая когтями по асфальту, бросилась в сторону и еще раз провыла из глубины незасеянного и неубранного поля. Все-таки это были собаки, а не волки, но кто знает, какими стали собаки в Зоне..
Зона давным-давно была безлюдной, поэтому летчик не сразу поверил своим глазам, когда увидел слабо светящееся окно в стороне от дороги. Свет падал на скамейку, стоящую у стены, на прямоугольники редкой, прибитой дождем травы, ограниченные черными тенями от переплетов оконной рамы.
Сразу вспомнился кладбищенский вой и бледно-голубое мелькание.. Белов, раздумывая, стоял посреди дороги, опять напряженно вслушиваясь в темноту, тяжело опираясь на штакетины и не отводя взгляда от окна. Свет был каким-то тревожным, его просто некому было здесь включать, но тем не менее он горел. Белов подумал, что ветром могло как-нибудь по-особому соединить провода, почему-то успокоился от этого нелепого предположения и направился к дому."
Да, самым трудным делом было заставить себя сесть за стол. Но так же трудно было потом вырываться из создаваемого мира, вновь возвращаться к окружающей реальности. Тем не менее, внутри словно прозвенел какой-то звонок и, взглянув на часы, я распрощался с моим капитаном Беловым, рассчитывая, впрочем, вновь встретиться с ним вечером. Пора было собираться в гости к Наташе.
Я даже догадался купить цветы. (Боже, как давно я не покупал цветов!) Я пробирался по венерианским Хуторам, держа в руке завернутый в газету букет розовых гвоздик. Небеса были серыми, но сухими, и ничего не капало на голову, и видимость была хорошей, без тумана. Окна домов тоже были серыми, но под окнами жизнь продолжала свое неуклонное поступательное движение к всегда обнадеживающему и почти всегда обманывающему будущему. Все те же пестрые стайки подростков расцвечивали унылые хуторские пространства. Сидели, стояли, курили, щелкали семечки, разговаривали, смеялись, словно свыклись, смирились, сжились с нагромождением железобетонных коробок, которые, представлялось, бездумно уронил в бывшую степь, как кубики, какой-то равнодушный великан, не принадлежащий к роду человеческому.
Только сейчас, в сером свете вялого ноябрьского дня, я определил истинные размеры Хуторов и понял, что идея, пришедшая вчера перед сном, вряд ли осуществима. Хутора были целым городом в городе, хаотично застроенным многотысячным городом, и отыскать здесь пропавшего человека...
И все-таки я должен был хотя бы попытаться. Я двигался галсами или, скажем, зигзагами, переходя от одной компании подростков к другой, и пусть медленно, но все же приближаясь к Наташиной квартире. Я спрашивал о Косте. Я описывал Костю, его короткую серую куртку, его бело-голубую спортивную шапочку, я показывал ребятам фотографию - на фотографии были запечатлены Костя, я, Борис, Марина, еще одна семейная пара, глазастая девчушка лет шести - дочка этой пары, и еще одна женщина, кажется, Лена. Это были приятели Рябчунов, а фотографировал нас муж этой Лены на маленькой прошлогодней вечеринке по какому-то поводу. Фотография хоть и была любительской, но Костя получился похожим на себя.
Я предполагал, что подростки могут принять меня за работника милиции и вряд ли что-нибудь скажут, даже если знают - так делали и мы в юности, сплоченные в своем противостоянии миру взрослых, а тем более взрослых при исполнении - поэтому захватил и свое журналистское удостоверение. Я показывал фотографию и удостоверение, я объяснял, что действую сам, без чьего-либо приказа, что хотел бы просто поговорить с Костей и выяснить причину его ухода. Я, кажется, находил сочувствие и понимание, и кто-то даже вспомнил мой рассказ "Рулевой с "Пинты" с нашей последней страницы, и было несколько заинтересованных вопросов - но не более. Или никто из них действительно никогда не видел Костю и не знал о нем - а такое, учитывая пространства Хуторов и ограниченное количество опрошенных, было очень даже вероятно, - или же кто-то что-то знал, но говорить не хотел.
И все-таки мне почудился намек на тень надежды. Хотя, скорее всего, мне просто очень хотелось поверить в такой намек. Тень надежды мелькнула, когда я беседовал с группой ребят, расположившихся на штабеле бетонных свай неподалеку от Наташиного дома. Ребята встретили меня как-то неприязненно, к удостоверению моему отнеслись скептически, и черноглазый рослый паренек в красной куртке, украшенной множеством "молний", прямо мне заявил, что соорудить, мол, можно любое удостоверение. И еще он мне сказал, что если человек ушел из дома, значит у него есть на то основания и не нужно его искать. Никому. Ни родителям. Ни милиции. Ни журналистам.
