Наталья Володина - Яблоко для тролля
— У них случилась любовь?
— Ничего у них не случилось. Разъехались в разные стороны и зажили по-старому.
— Неправда! Может, твоя Елена Сергеевна зажила, а Долли сорвалась. Пропускала репетиции, проваливала концерты, ее почти выгнали из группы, она пошла по рукам, запила и, в конце концов, заболела. Русский вирус.
— Черт! Она позвонит Лене?
— Не скажу.
Аделина поднялась, тряхнула кудрями, отбрасывая их назад, прошла на кухню. Вода зло загремела о дно чайника.
— Эй, А! Так нечестно! У Долли хоть телефон-то ленин есть?
— Есть, — ответила А через паузу, и грохнула чайником по плите.
26
Зима текущему году досталась снежная. Отвратительно снежная, как сказал бы папа Сергей Николаевич. Я гребла по утрам белую дрянь вместе с ним, а она валила, валила… Дрянь, то есть. Снег.
Старый противник, давно изученный до последней гадкой крупинки, и стабильно непобедимый. Отец дворничал лет этак двадцать, и каждую зиму, исключая годы учебы на специалиста, я вместо зарядки помогала ему, махала лопатой. Разогнав врага по сугробам, мы направились домой пить чай с мятой и традиционными субботними блинами матушки. Простите, забылась! — Бабани Тони. К блинам, кстати, прилагался демобилизованный из садика по случаю выходных Геничка. Так что застольная пастораль отменялась.
Мы с отцом устроили в углу утомленные лопаты и разделись. Шипели наливаемые на сковородку блины, утробно урчал сыночек, выгрызая в лицах их готовых собратьев дырочки-глазки. Зазвонил телефон. «Рановато», — подумала я и подняла трубку.
— Городской морг слушает.
— Значит, по адресу. Ленка, у меня R-вирус. Тебе нужно провериться, ты могла заразиться.
— Нет у меня никакого вируса. Недавно кровь сдавала, проходила городская акция «Не возьмешь!»
Прямо на улицах народ ловили, брали анализы и мораль читали. У меня все в порядке, — тут я заткнулась.
Она тоже молчала. Я тупо соображала. — Погоди, если у нас сейчас 8 утра, то в вашей дурацкой Москве — пять. Ты что не спишь?
— Пять? Утра?
По башке, наконец, стукнуло: у Дольки R-вирус. Она умрет. Она очень скоро умрет. Сердце взбеленилось, взбесилось, лопнуло и тысячью кусочков сползло вниз по клетке ребер. Лишь эхо взрыва гудело гулко: «Бумм…», «Бумм…» Только эхо.
— Когда ты узнала?
— Сегодня. То есть вчера, если уже пять.
— Ты там одна? Ты вообще откуда звонишь-то?
— Из дома звоню, и никаких сопливых утешителей звать не собираюсь.
— А меня?
Она молчала.
— Слушай, Долька, у тебя красный карандаш и бумага есть?
— Зачем? — она слегка удивилась.
— Я так люблю красных слонов, представить не можешь. Нарисуй, пожалуйста, для меня 500 штук.
— Почему не триста?
— Триста мало, доехать не успею.
— Правда приедешь? — спросила она чуть слышно.
— Прилечу. В этой Сибири столько аэропортов понастроили, в какую деревню пальцем ни тыкни — самолеты под кустами прячутся. Что им простаивать?
— Я встречу. В какой аэропорт?
— Не скажу. Не дергайся, сиди дома, рисуй слонов. Адрес помню. Все, побежала. До встречи.
— Ленка!
— Да?
— Побыстрее, ладно?
— Ага.
«Ум-рет», «ум-рет» стучало сердце. Смазались и уплыли назад озадаченные лица родителей, Геничка с блином в зубах, лестничный пролет, вражина-снег под ногами, витиеватый таксист с «извольте пристегнуться, сударыня», пустой аэровокзал. Погода, слава Богу, оказалась летная. Я сидела в «Ту», а перед глазами маячила картина: бледная Долли смертью мчит по Москве в аэропорт, сбивая доверчивые афишные тумбы и расползающихся по норам ночных маньяков. Слоны ее надолго не удержат.
27
Я ошиблась. Никто не встречал меня у трапа с военным оркестром и корзинками роз. По дороге от Внуково до долькиного дома я маялась, пытаясь закончить фразу: «Если эта зараза во что-нибудь врезалась, то…» Что «то…» никак не придумывалось. По сравнению с R-вирусом четвертование, расстрел через повешение, публичная порка и прочие неприятности казались блошиными укусами.
У подъезда я отпустила взмыленного частника, пешком поднялась на 8-й этаж и застыла у нужной двери. Было страшно. Хотела позвонить, но вдруг просто толкнула дверь. Оказалось, не заперто. Вошла.
Повсюду горел свет. Ярко сверкали люстры, тихо тлели туманные ночники. Великолепная иллюминация детально освещала такой великолепный бардак, какого не возникало в нашем доме даже после набега приятелей Генички. Впрочем, бардак был довольно организованный: ковры аккуратно свернуты и расставлены по углам, снятые со стен картины высокооплачиваемых мазил сложены в кучи, ботинки, туфли, пальто, шляпки высовывались из шкафов и шкафчиков, как пассажиры из окон троллейбуса в часы пик. Кругом валялись пустые тюбики из-под помады и шелуха от источенных карандашей. Повидимому, косметических. Все освобожденное таким решительным образом пространство устилали, усеивали, загромождали, украшали собой силуэты красных слонов. Слоны красными глазками глядели со стен, красными крепкими ножками упирались в паркет, они залезли на потолок и трясли красными ушами сверху, качали красными хоботами с полированных поверхностей шкафов. Один, маленький, но очень красный, являл себя миру с валявшейся под ногами телефонной трубки. На круглом пузике каждого зверика стоял аккуратный номер.
— Ленка! — крикнула Долли из гостиной, — у тебя помада есть?
— Есть!
— Неси сюда!
Прошла в гостиную. Здесь тоже царили беспорядок и слоны. Долли в испачканном белом трико стояла на четвереньках и крупными мазками писала на полу очередной шедевр.
— Давай, — она, не глядя, протянула руку.
Я подала тюбик, мысленно объявила слонам благодарность с занесением в личное дело и отправкой поощрительного письма родителям в Африку, и стала ругаться, попутно избавляясь от верхней одежды:
— Такая-рассякая, ешки-матрешки, гудроном по тромбону! Чего ты, пакость рыжая, двери не запираешь посреди, можно сказать, ночи? Может, это не я вовсе пришла, а Феня Крюгер с мясорезкой, может, у меня погода нелетная, и я грызу с досады чемодан в Сургучевском аэропорту?
— Я же знаю, что это ты. Смотри, какой симпатичный вышел. — Она присела на коленки, привычным движением руки отвела назад волосы. — На, немножко еще осталось. — Долька подала обмылок помады, пальцы наши встретились, она отдернула руку и глянула мне в глаза. — Заразиться не боишься?
— У тебя ведь не чесотка. А насиловать меня ты, надеюсь, не собираешься. Помнишь уговор?
Никакого секса, — умно пошутила я.
