Александр Етоев - Симплегады
Коль остановил машину и вылез в жаркую полутьму. До рассвета было еще далеко. Почему-то ему сделалось очень спокойно. Будто все сердечные страхи, вся боль и больная злость остались там, в машине. Сознание существовало от тела отдельно. Даже духота города стала переносимой.
Слева за полосой реки поднимался и пропадал съеденный бледным туманом призрак противоположного берега. От реки тянуло густым масляным запахом. Коль вдохнул его полной грудью и захлебнулся. Такой он был плотный и с какой-то больничной горечью, сразу напомнившей детство, болезни и белые руки врачей.
Где-то невысоко над домами послышался стрекочущий звук. Коль с секунду всматривался во тьму, пытаясь определить источник, но ничего не увидел. Звук скоро пропал. Коль посмотрел на лобовое стекло. Маяк сидел плотно, липкие волокна въелись в прозрачную стеклоткань, и красный фонарь едва заметно пульсировал.
Коль наложил на пятно маяка толстую квадратную шину, потом замкнул на нее батарею карманного аккумулятора. Подержав так недолго, он отнял шину от стекла. Стекло было чистым. Коль размахнулся и запустил шину вместе с втянутым в нее маяком за чугунную береговую ограду.
Всплеск и тишина.
Коль вернулся в машину.
-- Порядок,-- сказал он, сворачивая с набережной на темную улицу с узкой полосой сада на углу.
* * *
-- Смелые ребята, ничего не скажешь. Сорвать со стекла маяк -на такое надо решиться.
-- Николай Максимович? Я вот о чем подумал. Маяк, он не иголка. Меньшее -- минут через десять его обязана хватиться патрульная служба. А раз она хватится -- те, в машине, должны понимать, что далеко им не уехать. А раз им далеко не уехать,-- Пасленов выдержал паузу и сказал, повернувшись к Лежневу,-- значит, им и не надо далеко. Их цель где-то поблизости. Как вы считаете, Николай Максимович?
Лежнев пожал плечами.
-- Мысль интересная. Но не будем спешить с выводами. Время покажет.
-- Николай Максимович, может, стоит объявить повышенную готовность?
"Да, лейтенант, тебя на мякине не проведешь. Придется объявить, раз тебе хочется."
-- Пожалуй, стоит. Чтобы не рисковать.
Голос Лежнева сделался строгим.
-- Внимание! Общий вызов. Всем постам и группам -- участникам операции. Объект на границе квадратов семнадцать и восемнадцать. Больничный переулок. Движется по направлению к Троицкой. Объявляю повышенную готовность. Внимание! Повышенная готовность! Приказываю -- раньше времени никому не высовываться. Только по моей команде. Повторяю. Без моей команды никаких экстренных действий не предпринимать.
"Пять минут,-- подумал Лежнев с тревогой.-- Пять минут самое большее. Неужели они бросят машину перед входом? Тогда положение осложнится. Мои люди внизу забьют тревогу. А с ними особо не договоришься. Как-то придется выкручиваться. Но это -- ладно, с этим как-нибудь утрясется. Главное, там -- в филиале. Там не должно быть сбоя..."
На секунду он почувствовал жалость. Всего лишь одна секунда, а как больно его кольнуло.
"Отставить,-- приказал он себе.-- Они тебя не жалеют. Отставить."
Лежнев еще повторил задачу. Еще и еще. Чтобы никто, ни один выскочка, желающий выслужиться перед начальством, не бросился беглецам наперерез, не наломал дров и не разрушил башню, которую он с таким трудом воздвигал. Отсюда, с замутненной темнотой высоты, он видел их всех насквозь. Всю невидимую свою армию.
Он не верил из них никому. Он был над ними Господь сил, Саваоф на стрекочущей винтом колеснице. Но бог, не верящий в их сыновство. И держащий в руках не ласковые нити любви, а тугие жесткие петли, накрученные, как висельникам, на шеи. Но и петли не помогали, он и петлям не верил.
* * *
Мендель не помнил, что ему снилось. От сна оставались рваные световые пятна и смутные звуки голосов. Но когда он напрягал слух, голоса превращались в один гулкий и долгий звук: скоро он догадался -- это стучало сердце.
"Странно,-- подумал он, не открывая глаз,-- я его слышу. Я никогда не слышал, как стучит сердце. Или это все еще сон?"
Он стал думать о сердце и вдруг ощутил тревогу.
В сердце была тревога. Он стал вспоминать, и сон ушел окончательно. Мендель открыл глаза.
-- Где я? -- спросил он тихо, не узнавая места.
Это был не его дом, и свет, пролившийся на зрачки, был непривычно тускл, в его квартире лампы горели иначе.
Он не дождался ответа и повернул голову набок, потому что знал: в комнате кто-то есть.
Мендель даже не вздрогнул, увидев перед собой незнакомого человека. Человек ему улыбнулся.
-- Кто вы? Где Владимир Сергеевич?
Мендель приподнялся на низком диванчике, где лежал, и опустил ноги на пол.
Коль ответил спокойно, почувствовав в словах мальчика неуверенность.
-- Ты спал, а Владимир Сергеевич уехал по одному важному делу. Я его знакомый, ты можешь называть меня Михаил Ильич.
-- Где я? -- опять повторил Мендель, рассматривая побеленные у потолка стены. Потом он увидел дверь и другую дверь, меньше первой, из светлого серебрящегося металла.
-- Вот так дверь,-- сказал он почему-то вслух, а Коль на это рассмеялся неожиданно звонко и ответил:
-- "Войди в меня." Так, кажется, разговаривают сказочные предметы.
-- Туда? -- Мендель тоже улыбнулся. Он вспомнил волшебную историю с очень похожими словами. Но улыбка прошла так же скоро, как появилась. Он вспомнил про дедушку.
Знает ли этот человек, что с его дедом? Где он? Спросить? Спрашивать он боялся. Может, потом, чуть позже, когда слезы отойдут в глубину и растает в горле комок.
Он отвел глаза в сторону, чтобы не разреветься, и стал рассматривать место.
Помещение оказалось страннее, чем увиделось ему поначалу. Окон не было вовсе, лишь на одной из стен под потолком вверху с ровными промежутками темнели отдушины, забранные проволокой решеток. Воздух однако был свеж и на запах чуть горьковат.
У стены стоял простой канцелярский стол; кроме пепельницы, на нем ничего не было.
Вот и все -- стол с пепельницей, диван, и еще над столом висела длинная непонятная диаграмма, ребристая, как пожарный рукав, и разбитая на разноцветные полосы.
"Это не квартира, в таких комнатах не живут. И дверь как на космическом корабле."
-- Не удивляйся, ты сейчас в институте, я здесь когда-то работал. Там,-- Коль показал на дверь,-- лаборатория, туда мы тоже зайдем. Понимаешь, Мендель, оставаться в твоей квартире было небезопасно, пришлось из нее уехать. Ты спал, и Владимир Сергеевич отнес тебя на руках в машину.
"Владимир Сергеевич... На руках..."
Память его начала просыпаться, из нее выплыли руки Масленникова, его твердые ласковые ладони, подарившие Менделю сон. Он вспомнил их сухое тепло и покой, в который он тогда окунулся.
