Александр Казанцев - Спустя тысячелетие
— Что ж. Начнем. С кого? С Вождя? С вешних, с Лжежреца?
— Всему придет свой черед. Сначала надо исподволь убедить всех, что нет никого выше бурундцев, что пришлые вешние — воры. Если старый Вождь начнет противиться, убить его.
— И мне стать вождем?
— Да. Урун-Буруном. Чем плохое имя для властителя, который первым делом совершит набег на берег вешних? Обогатит добычей бурундцев. Те сразу охотно признают его. Ведь каждому нужно добро, в особенности чужое. Что же касается «прежних знаний», которые привели к гибели всех былых богатств, не доставшихся нам, то они вредны. Новый вождь будет исходить из этого и, дабы никто из бурундцев не приобщился к ним, запретит грамотность.
— Жрец мудр. Он будет умным советником вождя, — приосанился Ур-Бур. — Все это можно сжечь. — И он обвел рукой вокруг.
— Вождь не оставит жрецов без древних источников. Чтобы никто из бурундцев не приобщился к вредным знаниям предков, проще запретить грамотность.
— Каждый совет Жреца стоит целого шкафа старых книг. Вождь будет следовать этим советам.
— Вот это настоящее дело! — обрадовался Жрец. — Итак, Ур-Бур станет первым из ненавидящих. Остальное придет!
Так заключен был в Доме до неба столь же скоропалительный, сколь и безнравственный союз стремящихся к власти.
И после сдирания кожи с живого старого Вождя и изгнания Лжежреца с его учением «любить своих врагов и, когда ударят по щеке, подставлять другую» Урун-Бурун с «преданным ему» Жрецом властвовали над берегом бурундцев.
И когда постаревший, но столь же злобный Жрец спустя два десятилетия снова появился в знакомом ему книгохранилище древних и застал там не молодого бурундца с бурундкой, как в прошлый раз, а бурундца, преступно увидевшегося с вешнянкой, ярости Жреца не было границ. Потому и прокричал он оскорбительно-грубые слова.
Но молодые люди, сразу овладев собой, с презрительным спокойствием прошли мимо невольно посторонившегося Жреца и стали спускаться по ветхой лестнице.
А сверху слышался исступленный голос:
— С живых кожу содрать! С обоих!
— Он это может? — тихо спросила Эльма у выхода из Дома до неба.
— Он может подсказать это Урун-Буруну. Тот правит по подсказке, — ответил Анд.
И они разошлись: каждый поплыл через реку к своему берегу.
Глава 4
МЕТЕОР
Сжигает душу до сих пор
Огнем мечты тот метеор!
Из древней поэзииСо дня на день ждал Анд стражников, которые заломят ему руки и потащат к неумолимому Урун-Буруну.
Мать Анда, полная и суетливая, заколыхалась всем телом от ужаса, узнав о случившемся.
Ласково обнимая сына мягкими руками, она умоляла его помнить угрозу Жреца и прекратить пока плавание к Дому до неба.
Потом она надолго исчезла.
Но почему же не хватали Анда жрецы, не волокли на расправу? Неужели мать, унижаясь и суля невесть что, смирила гнев Жреца или Урун-Буруна? Хотя вряд ли ее допустили бы к нему!
Неотвратимая сила влекла Анда на берег. Он садился на обрыв, свешивал ноги и ощущал всеми пальцами незримое течение реки внизу. Его притягивал темный силуэт Дома до неба на оранжевом фоне вечерней зари, «наперснице» последних встреч Анда с Эльмой.
Высокая башня и манила к себе, и укоряла Анда. Ведь там, на ее верхнем этаже, тянется, как бывало, к верхней полке тоненькая девушка в красном или, устроившись на подоконнике, читает потеряв надежду на его появление, беспокоясь или негодуя…
Придет ли ей в голову, что соглядатаи Жреца следят за каждым его шагом и, поплыви он сейчас к Дому до неба, за ним ринется разъяренная ватага, чтобы схватить… не только его одного!
Поймет ли она, что не мольбы матери, не опасение за себя, а страх за нее, Эльму, удерживает Анда от того, чтобы взбежать на семьдесят второй этаж?
Совсем стемнело, и угасло зарево, а он продолжал сидеть, недвижный, как забытый камень.
Она говорила с ним о звездах и он ждал, когда они зажгутся, чтобы мысленно встретиться с ней.
Милая вешнянка! Как тонко понимала она поэзию своей прародительницы Весны Закатовой!
Разве древние глубже чувствовали, чем их потомки? Есть же на свете Эльма! А он, Анд?
И юноша силился вспомнить, что из древней поэзии привелось ему прочитать в Доме до неба.
Он жадно впитывал в себя знания: историю, литературу. Все откладывалось в его мозгу. Но удивительны причуды памяти!
Научившись искусству молниеносного чтения, он «пропустил через себя» несметное число книг, овладевая былым опытом, мудростью, мечтой. И, казалось, невозможно удержать все это в мозгу. Однако не раз постороннее воздействие, случайный образ, даже услышанное слово проясняли для него то, что он как будто и не запоминал, но вдруг становилось таким ясным, четким, словно он сам это пережил.
Как-то они с Эльмой задержались дотемна, и в небе появились звезды. И одна из них упала у них на глазах.
Эльма прошептала:
— Я загадала желание!
А он не нашел ничего лучшего, как бесчувственно констатировать:
— Метеор.
Почему же не спросил он, какое желание, по примеру своих далеких прабабок, она загадала? А быть может, это желание было связано с ним? Не боялся ли он, что оно совсем иное?
И подобно тому, как возникает в солнечных лучах, пробившихся сквозь тучи, синева лужайки или блеск реки, в сознании Анда, как от толчка, возник вдруг старинный сонет, автора которого он не смог бы назвать — а ведь он не учил эти стихи наизусть! И настолько ярко, что губы юноши невольно зашептали волнующие строки.
МЕТЕОРЗвезда сверкнула надо мной
В мерцанье тлеющих созвездий
И пронеслась над головой,
Разя лучами ярких лезвий.
И закипал на сердце взрыв,
Грозя мне дребезгом осколков,
И поджидал во мгле обрыв,
Но не страшился я нисколько!
Хоть на пути последний куст,
А ветви разума так хрупки!
Бездонна пропасть жарких чувств
И неожиданны поступки!
Сжигает душу до сих пор
Огнем мечты тот метеор!
Почему вспомнил он этот сонет? Потому ли, что Эльма дала ему прочесть стихи Весны Закатовой? Или потому, что они вместе видели метеор? Или огонь мечты жжет и его душу?
Но не страшился ли он «обрыва во мгле» в виде ватаги жрецов?
Не слишком ли обдуманны его поступки?
