Альфред Ван Вогт - Вечный бой
— Модиунн — это вы, все правильно, — сказал он. — Но кто это «государство»?
Модьун не смог подавить улыбку.
— Государство — это правительство.
Он замолчал. Его улыбка погасла, когда до него дошел смысл собственных слов. Наконец он сказал:
— Вероятно, это относится к людям-гиенам, захватившим власть.
Он увидел, как бледно-розовое лицо Дуулдна нахмурилось.
— Вы задали на заседании хороший вопрос, Модиунн. Какое люди-гиены имеют право решать, куда должен направиться космический корабль?
Теперь он хмурился. Мускулы его челюстей странно двигались. Он сжал зубы с почти металлическим звуком и закончил:
— Я никогда раньше не думал об этом.
— Да, это был хороший вопрос, — проговорил Руузб. — Вы и я, черт возьми, — он посмотрел на человека-ягуара, — ведь мы можем сражаться с дюжиной людей-гиен без всякой поддержки? Почему же они говорят нам, что делать?
Модьун быстро посмотрел на одного и другого: двое сильных людей-животных. У обоих лица раскраснелись, очевидно, внутри они кипели. Человек подумал: «Дикость, действительно, скрыта не так глубоко». Он был удивлен, но…
Для него это открытие оказалось решающим. В будущем ему лучше хорошенько обдумывать свои слова. Очевидно, попытка возбудить этих людей-животных не приведет ни к чему хорошему, потому что они не могут рассуждать здраво, а только зря волнуются.
Вслух он сказал:
— Успокойтесь, друзья. Давайте не возбуждаться. Это не нужно.
Прошла еще минута. Постепенно их лица приняли свой нормальный цвет. Дуулдн протянул руку и взял документ из руки Руузба.
— Давайте посмотрим, — сказал он.
— Подождите, — возразил человек-медведь.
Но его реакция была слишком медленной. Его друг забрал у него повестку и развернул ее. Человек-ягуар посмотрел на первые слова внутри и, казалось, на несколько минут онемел от того, что увидел. Затем он прочитал вслух: «Вызов в суд по уголовному делу».
— Уголовному? — повторил Неррл.
Все четверо людей-животных мгновенно отошли от Модьуна, остановились поодаль и настороженно посмотрели на него.
Теперь на их лицах было замешательство.
Модьун сказал:
— Как я могу быть преступником в мире, где нет преступлений?
— Да, — сказал Руузб. — Он прав. Что он мог сделать?
— Ну, я не знаю… — Это с сомнением произнес человек-лиса. — Если человек-гиена говорит, что он преступник, то, наверное, это правда.
Неожиданно он сказал:
— Очень хорошо спорить о том, как им удалось войти в правительство. Но факт остается фактом: они правят нами.
Модьун сказал Дуулдну:
— Там написано, в чем меня обвиняют. В чем же?
— Да, — сказал Руузб, — прочитайте.
Человек-ягуар снова поднес листок к лампе и произнес мягким глубоким голосом:
— Обвинение — да… вот оно… Повреждение выхода компьютера, проникновение незаконным путем в помещение для приезжих…
Он мигнул.
— Эй, это несерьезное преступление.
Он снова посмотрел на повестку.
— Здесь говорится, что вы должны предстать перед судьей в следующий… вторник… До тех пор — послушайте — всех честных граждан призывают не общаться с обвиняемым. Это относится к нам, честным гражданам. Поэтому, — он кивнул Модьуну, — вы должны пробыть в одиночестве только до следующего вторника.
Он поспешно сложил повестку и протянул Модьуну. Все признаки его недавнего бурного возмущения исчезли. Он сказал:
— Ну, друзья, лучше нам уйти отсюда.
Модьуну же он сказал:
— Увидимся в следующий вторник, дружище.
Он ушел; за ним последовал Неррл, который небрежно кивнул, прощаясь. Руузб и Иггдооз колебались. Человек-медведь неуверенно проворчал:
— Вы не можете просто так бросить друга в беде.
Модьун принял решение не втягивать этих славных зверей в свои дела.
— Только до следующего вторника, — подтвердил он. — Тогда увидимся.
Казалось, эти слова необходимы человеку-медведю и человеку-гиппопотаму, чтобы успокоить их. Было видно, что они почувствовали облегчение и пожали ему руку почти с благодарностью. Затем они поспешно отправились за своими товарищами.
Тем временем Модьун, шагая в том же направлении, подошел к шахте лифта. Четверых приятелей там уже не было. Вокруг вообще не было ни души. Когда подъехал следующий лифт, Модьун увидел, что и тот пуст. Удивительно. Тем не менее он собирался войти, но мысль об отсутствии людей-животных там, где пять минут назад их было очень много, заставила Модьуна подумать об опасности.
«Я лучше пойду вниз пешком», — решил он. Он помнил, что нунули — коварный тип.
Выло бы обидно, если бы лифт застрял по пути вниз. Чтобы спастись, он должен был нарушить еще несколько законов… Когда Модьун спускался по первому пролету лестницы, он подумал, что у него слишком сложная реакция на простую ситуацию.
«Я полагаю, — вздохнул он, начиная преодолевать второй пролет из тридцати трех, — что именно так люди должны были все обдумывать много лет назад, когда существовала конкуренция, интриги и все такое».
Шагая вниз по третьему пролету, Модьун почувствовал отвращение к жизни вне барьера. Может быть, он должен сделать то, что хочет нунули: вернуться за барьер и забыть все это безумие.
Но, спускаясь по четвертому пролету, он с грустью подумал: «Я обещал Доде. И, кроме того, через несколько недель приедет Судлил».
Поэтому ему ничего не оставалось делать, как только тащиться вниз еще по тридцати пролетам.
Что он и сделал.
Когда он добрался до вестибюля, то принял решение.
Четкое и сознательное.
Глава VIII
Тишина охватывала все… но то тут, то там возникало беспокойство.
Модьун чувствовал свое единство со всем ближним космосом, кроме зоны беспокойства — зоны вмешательства, воздействия, агрессивной энергии — всего, что мы называем насилием. Возможно, здесь присутствовала только возможность насилия. Завитки, цепи и темнота. Сверкающие пряди и потоки сверкающего серебра вибрировали в безбрежном пространстве вокруг него.
Он понимал, что люди-животные — мирные и глупые. Здесь их было так много, что их общая доброжелательность заполняла пустоту.
Люди-гиены создавали беспорядок в его ощущении окружающего энергетического поля. Подавляющее большинство их казалось неинформированными простофилями. Сияние их аур, хоть и переплетенное с темными прядями замутненного сознания, показывало, что они не стали правящей группой. Но гиены согласились на эту роль — и здесь не было ошибки. От них исходил постоянный поток слабой агрессии. Они создавали… строгость… да… жесткость. Но ничего по-настоящему серьезного.
