Алексей Калугин - Дело об архиве Уильяма Шекспира
Взглянув на Шекспира, я заметил, что он сидит все в той же позе, – чуть наклонив голову и зажав кончик пера зубами. Похоже было, что с того момента, когда я впервые на него взглянул, Шекспир не написал ни строчки.
– Вы остались довольны обедом? – спросил меня Алекс. – Или, быть может, желаете отведать еще что-нибудь? Могу порекомендовать на десерт сливовый пирог, – у здешней хозяйки он получается отменно.
Я хотел ответить, что наелся от души, но не успел ничего сказать. Наш третий товарищ, о котором мы с Алексом на время забыли, издал какой-то нечленораздельный булькающий звук и, оттолкнувшись руками от стола, рывком поднялся на ноги. Табурет, на котором он сидел, с приглушенным стуком упал на застеленный соломой пол.
Все то время, что мы с Алексом говорили о Шекспире, господин Ручинкин самозабвенно занимался дегустацией имевшихся в таверне напитков. Заглянув в стакан Ручинкина, я понял, что он от пива плавно перешел к красному вину. И, судя по всему, это не лучшим образом сказалось на его самочувствии.
Развернувшись на месте, Ручинкин целенаправленно потопал в сторону открытой двери.
Выскочив из-за стола, Алекс догнал Ручинкина, схватил его за руку и попытался вернуть на место. Но Ручинкин не сдавался. Что-то громко, но совершенно невнятно выкрикивая, он тащил гида за собой к двери.
Схватив подвернувшийся под руку табурет, Алекс силой усадил на него Ручинкина и жестом попросил его оставаться на месте. Ручинкин размашисто кивнул.
Алекс метнулся ко мне.
– Мне необходимо вывести Влада на двор, – быстро заговорил он полушепотом, склонившись над моим плечом. – Надеюсь, там мне удастся привести его в норму.
Алекс оглянулся через плечо на Ручинкина, который одну за другой предпринимал неловкие попытки подняться с табурета. Все они заканчивались ничем, поскольку рядом не было стола, на который можно было опереться.
– Надеюсь, Вальдемар, я могу положиться на ваше благоразумие? – пристально посмотрел мне в глаза Алекс.
– Вне всяких сомнений, – заверил я гида. – Я с места не сдвинусь, пока вы не вернетесь.
– Благодарю вас.
В знак благодарности Алекс быстро, но крепко пожал мне плечо и поспешил к брошенному в одиночестве, беспомощному, как младенец, клиенту.
Подхватив Ручинкина под мышки, он помог ему подняться и, поддерживая за локоть, повел к выходу.
Глава 10
Я остался один, без присмотра гида. Но, честное слово, вначале у меня и в мыслях не было нарушать данное Алексу обещание. Я взял лежавшую на краю стола двузубую вилку, подцепил остававшийся на блюде кусок зайчатины и отправил его в рот. Прожевав мясо, я запил его глотком густого, темного пива с насыщенным вкусом ячменного солода и каких-то, как мне казалось, трав, придававших ему совершенно неповторимый аромат. Держа стакан в руке, я оперся локтем о край стола и повернулся вполоборота к входной двери.
Я совершил это движение совершенно неосознанно и вначале объяснил его тем, что ждал возвращения своих спутников. Но очень скоро я понял, что это не более чем самообман. Взгляд мой был устремлен не на распахнутую дверь таверны, а на стол, за которым, склонив голову над бумагой, сидел Шекспир.
Рука, в которой он держал перо, стояла локтем на столе. Перо замерло почти в горизонтальном положении. Чернила на его заостренном кончике давно высохли. Шекспир так и не решился коснуться пером бумаги.
Что было тому причиной? Страх автора перед чистым листом? Сомнения в том, что выбранное слово наиболее точно отражает суть задуманного? Неуверенность, которая возникает, когда образ главного героя начинает расплываться и словно бы растворяться в общей канве сюжета, который движется уже как бы сам по себе, независимо от автора? А, может быть?..
Мысль, мелькнувшую у меня в голове, я и сам готов был назвать крамольной. Но глядя на напряженный профиль сидевшего всего в нескольких шагах от меня Шекспира, я не мог от нее отделаться. А что, если ему просто нечего написать? Что, если стремление Шекспира стать драматургом имело под собой вовсе не потребность излить на бумаге все то, что в душе его превращалось в полуфантастические образы, любая трактовка которых кажется слишком упрощенной, а всего лишь желание неудавшегося актера найти себе иное поприще, так или иначе связанное с театром, без которого он себя не мыслил?..
Я тряхнул головой, прогоняя внезапное наваждение, и залпом допил остававшееся в стакане пиво.
И в этот момент Шекспир быстрым, коротким движением, словно хотел убить муху, ткнул перо в чернильницу и, стряхнув повисшую на конце тяжелую темную каплю, крест-накрест перечеркнул лежавший перед ним лист.
Я вздрогнул так, будто в руке Шекспира было не перо, а остро заточенный гвоздь, и провел он им не по бумаге, а по коже на моей груди, процарапывая ее до крови.
Я бросил быстрый взгляд на дверь. Алекса с Ручинкиным видно не было.
Шекспир положил перо поверх бумаги и медленно провел ладонью по лицу. Затем он повернул голову, и я увидел его глаза, полные душевной муки и тоски.
Я больше не мог оставаться на месте.
Поднявшись с табурета, я быстро подошел к двери и выглянул на улицу. Кроме двух подвыпивших ремесленников, о чем-то вяло споривших друг с другом, рядом с таверной никого не было. Должно быть, Ручинкину стало совсем плохо, и Алексу пришлось отвести его на задний двор.
Сделав всего лишь шаг в сторону от двери, я оказался за спиной у Шекспира. Чуть подавшись вперед и вытянув шею, я попытался незаметно взглянуть на то, что он писал.
Одновременно с моим движением вперед Шекспир обернулся.
Наши взгляды встретились.
У меня дыхание перехватило от чувств, захлестнувших мою душу. Я смотрел в глаза гения! Я почувствовал слабость в коленях и, чтобы устоять на ногах, был вынужден опереться ладонью о край стола.
– Вам дурно? – спросил Шекспир, по-прежнему не отводя от меня взгляда своих странных глаз, которые, казалось, смотрели куда-то мимо собеседника.
Слова он произносил отрывисто и резко. Голос был высокий и чуть надтреснутый, похожий на звук, который получается, когда дергаешь за щепу. Я даже подумал, что, возможно, именно из-за неприятного голоса и не сложилась его актерская карьера.
– Нет-нет! – отрицательно махнул рукой я. – Просто немного закружилась голова. Должно быть, от духоты.
Я слабо улыбнулся.
Шекспир изобразил губами ответную улыбку. И все. Я словно бы перестал для него существовать. Он смотрел в окно, думая о чем-то своем.
– Вы позволите мне присесть? – спросил я.
Даже не посмотрев в мою сторону, Шекспир безразлично дернул плечом.
Я пододвинул трехногий табурет и сел. Взгляд мой скользнул по верхнему листу бумаги в тоненькой стопке, лежавшей перед Шекспиром. Это, вне всяких сомнений, была рукопись пьесы. Но по тем строчкам, что мне удалось прочесть, я не мог определить, что это за произведение. В первоначальный вариант рукописи было внесено много правок. Местами были вычеркнуты и переписаны заново целые строфы. А в конечном итоге все, что было написано на листе, оказалось размашисто перечеркнуто крест-накрест.
