Григорий Адамов - Победители недр (Первое изд. 1937 г.)
— Включаю моторы... Даю отправление.
— Есть отправление! — повторил Цейтлин в микрофон и крикнул: — До свиданья! Желаем удачи, благополучного возвращения!
Площадка заколебалась под страшным напором всех трех колонн давления.
Из колодца послышался возрастающий гул. Огромный металлический круг дрогнул и начал медленно опускаться. По окружности колодца над днищем снаряда появились первые широкие полосы размельченного угля. Они росли и ширились над уходившим вниз блестящим кругом, все больше закрывая его поверхность. Под напором колонн сильнее дрожала площадка. Все громче гремел «Интернационал». Уже заполнился угольной мелочью и щебнем весь колодец. Цейтлин махнул платком главному инженеру у распределительной доски, и цилиндрический стальной барьер с грохотом свалился с площадки и врезался в пазы вокруг отверстия. Площадка оголилась, и под ней образовалось плотно закрытое продолжение колодца. Глухой подземный гул, доносившийся оттуда, все более и более замирал...
Сотрясение площадки внезапно прекратилось, но через несколько секунд она вновь задрожала непрерывной мелкой дрожью.
— Колонны давления опустились на вторую позицию, — громко объявил Цейтлин, вытирая платком пот с побледневшего лица...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЗА НОВОЙ ЭНЕРГИЕЙ
ГЛАВА ШЕСТАЯ. ЗАЯЦ
В узком помещении темно и тесно. Колени прижаты почти к самому подбородку. Спина ноет, шея затекла, повернуть больно. Но ничего не поделаешь, надо терпеть. Лучше не думать о неприятном. Володя стискивает зубы и закрывает глаза. Он вспоминает школу, ребят, шумные перемены. На большущем дворе — волейбольная сетка... Митька Скворцов, дурак, так подал ему последний мяч, что угодил прямо в лицо. Ну, и задал же ему Володя! Так двинул, что Митька кубарем покатился. Но как-то так выходит, что никакого удовольствия при воспоминании об этом Володя не испытывает. Даже неприятно становится. К горлу подкатывается какая-то горечь, как после хинина... Не велика штука — тумак... Митька не из силачей, а Володя одиннадцать раз подряд выжимает два килограмма одной рукой. Да-а-а... Нехорошо получилось.
Разве Митька это нарочно устроил?.. Эх!.. Володя с досадой поправил тюбетейку на низко остриженной голове. Ну, ладно! Он как-нибудь это дело устроит! Он даст Митьке розовую Новую Гвинею с райской птицей, даст коричневое Борнео с цифрой 20, — Митька оторваться от этой марки не может каждый раз, как рассматривает Володин альбом. Можно еще добавить и Гвиану... Гвиан у Володи две — не жалко. Даст он ему еще... Когда же это он ему сможет теперь дать? Ах, досада какая! Останется Митька со своей обидой...
Монотонное гудение моторов, шорох и скрежет за стеной, непрерывные и однообразные, стали уже почти привычными и незаметными. Хорошо бы уснуть, только очень уж неудобно! Так неудобно, что Володя чуть не застонал вслух, когда попробовал переменить положение. Вдруг послышались шаги, глухие, неясные голоса. Долетели отдельные слова: «пласт»... «мощность»... «давление»... Через минуту опять стало тихо. Володя переменил положение. Засосало под ложечкой, захотелось есть. Володя нащупал возле себя узелок; под узелком книжка в твердом переплете: Шекспир — любимый писатель, не всегда понятный, но такой сильный и такой певучий. Согрелось сердце, как будто рядом, совсем близко — хороший, настоящий друг.
Володя достал кусок хлеба, колбасу, сыр, бутылку с водой. Запасов осталось уже немного. Володя с жадностью ест колбасу, хлеб, начавший черстветь, пьет воду, маленькими, скупыми глотками. А в голове, в душе — любимые строчки Шекспира:
... Говорил я
Ему о том, что мне встречать случалось
Во время странствий: о больших пещерах,
Бесплоднейших пустынях, страшных безднах,
Утесах неприступных и горах,
Вершинами касающихся неба;
О каннибалах, что едят друг друга,
О племени антропофагов злых
И о людях, которых плечи выше.
Чем головы. Рассказам этим всем
С участием внимала Дездемона...
Будет теперь все: и большие пещеры, какие не снились Отелло, и страшные бездны...
Впервые пришло в голову: а что теперь мама делает? Думает, должно быть, пропал ее Володя... Плачет, конечно. Папа гладит ее по волосам, а у самого тоже слезы. Эх! Сердце у Володи щемит, сухой комочек подкатывается к горлу... Ну, ничего! Пионер не должен плакать! Пионер должен быть сильным... твердым... Скоро все объяснится; мама получит телеграмму, узнает, где ее Володя, успокоится, станет ждать его возвращения. А он вернется героем; его будут встречать с цветами и знаменами; газеты будут писать о нем: «Вот наша советская, социалистическая смена!»
Нет больше сил терпеть! Володя перестал уже ощущать ноги, спину, шею. Он решил встать, вытянуться, насколько возможно, хоть немного размяться. Прислушался: тихо, лишь однообразный шорох за спиной, как будто пароход продвигается среди мелкой ледяной каши. Володя с трудом встал, разогнул, сколько можно было, спину и потянулся. И сладко и больно... А что, если выйти? Времени много прошло, назад не вернут. Только вот сердиться будут. Ох, как начнут ругать!.. Надо будет держаться крепко. Доказать...
... Прости, Лаэрт,
Я виноват; но я прошу прощенья,
И ты, как благородный человек,
Меня простишь...
Они хорошие, самые лучшие! Как здорово говорил Мареев, когда прощались! Вот это настоящий герой! С таким — хоть на край света! Взгреет, конечно... А Малевская добрая, веселая... Когда смеется, сразу видно, что добрая... Она заступится... наверное, заступится... Она, должно быть, славная.
И Брусков хороший... Итти, что ли? «Быть или не быть? Вот в чем вопрос». Страшно... «Прочь сомненья!» Откуда это? Ну, неважно... Надо итти... Двум смертям не бывать...
Володя глубоко вздохнул, сердце сразу замерло; потом пошарил рукой по доскам стенки и сильно нажал на одну из них. Доска подалась. Еще нажим. Доска совсем отделилась; свет ударил в глаза и на мгновение ослепил. Володя осторожно протиснулся в отверстие, выпрямился и с любопытством осмотрелся: яркий свет заливает высокую круглую камеру, тесно заставленную машинами и ящиками; огромные барабаны тихо разворачивают тонкие серые шланги; насос на баке неслышно двигает шатуном; диски под стальными «колоннами медленно, почти незаметно вращаются; черные горбатые моторы гудят. Между моторами люк, огороженный решетчатыми перилами. Из люка пробивается свет, слышны громкие спорящие голоса... потом веселый смех. Этот смех придал Володе бодрости. Он просунул руку в отверстие, из которого только что вылез, достал оттуда свой узелок и книгу. Книга в роскошном бархатном переплете малинового цвета, но уже замусолена. На переплете крупными золотыми буквами: «Ученику 5-го класса Владимиру Колесникову за отличные успехи и поведение». Володя зажал узелок и книгу подмышкой и тихонько подошел к люку. Осторожно, с бьющимся сердцем, шагнул на лестницу и заглянул вниз, под ноги.
