Вячеслав Жуков - Сердце дурака
Наконец воздух очистился, и мы, включив прожектор, вошли в склеп. После осмотра я окликнул Холмса. Он как-то странно стоял около стены, зажав в руке книгу: "Волшебник Изумрудного города". Книга была с дарственной надписью: "Любимой дочери, малышке-непоседе от Х.Ш.".
Не знаю, было ли это специальным делом банды Эскимо, или случайностью. О том, что у Холмса есть дочь, не знал никто, кроме меня. Да и посещал он ее в пансионе нечасто, разумеется, под чужой фамилией. Тем более что в крысином склепе, как показала экспертиза, находились останки многих детей. Потом я предпринял все возможное и невозможное, чтобы вылечить Холмса, но ничего не помогло. Скоро уже десять лет, как он здесь, в больнице - каждое утро на одном и том же месте, возле одной и той же стены.
Пусть будет так
1
- Мессир, мне кажется, можно подсократить количество пациентов в нашей больнице.
- Что, собираешься увольняться?
- Я безнадежен. И мне здесь неплохо рядом с вами. Я хотел бы поговорить о Шалтай-Болтае.
- Говори.
- Что необходимо для его выздоровления?
- Ничего. Он безнадежнее тебя.
- И все же.
- Накачать активизаторами. Но это на полчаса. После - необратимый процесс, прострация и, кстати, Смерть.
- Сложно считать остолопа живым.
- Это его не беспокоит.
- Это беспокоит меня.
- Ладно, беспокойный ты наш, выше нос. Я жду тебя в дежурке в полночь. Что-нибудь придумаем.
2
- Я слушаю тебя.
- Мне нужна эта жизнь.
- В конце концов, ты прав, сразу к делу. Однако ты проголодался с дороги, сделай мне приятное - поужинай вместе со мной...
Все это из запасов к весеннему балу фей. Всего понемногу, учитывая разнообразные вкусы моих гостей.
Нравится? Рецепт прост и безопасен - вода, лимон и луч луны - лунный коктейль.
Итак, ты требуешь эту жизнь.
- Прошу.
- Ты просишь вернуть ее. А те, которых ты отправил в Свет, разве не достойны того же? Или же мундир Смерти стал тебе тесен?
Но достаточно об этом. Как твоя нога? Ты заметно хромаешь. Держи. Это тебе. Здесь мазь. Мне она помогает, поможет и тебе. А для твоего протеже Лунный коктейль. Дашь ему выпить в ночь под рождество, впрочем, можно и днем, и в будни, и в полнолуние, до и после обеда. Все на пользу. Ты не устал?
- Нет, мне нравится здесь.
- А как же цветы?
3
Обыкновенный день. Моросит фиолетовый дождь. Теплый ветер влажной паутиной оседает на кладбищенских цветах и деревьях. По монастырской дороге я вышел на пятый участок церковного кладбища. Возле очередной гранитной пирамиды меня встречает Милс.
- Салют, капитан.
- Здравствуй, приятель. Выпьешь?
- С удовольствием, но только не сейчас.
- Это я так, от погоды. Держи стакан, дружок, не ломайся. Ну, а мне, старому гвардейцу, из горла придется, и проще и вернее.
- И больше достанется.
- Не ропщи и довольствуйся малым. А? Неплохой девиз для рядового патриота?
По полутемной аллее, медленно приближаясь к нам, идет Дин, за ним друзья Милса несут на носилках спящего Холмса.
- Что ж, нам пора, - сказал я, возвращая полный стакан рядовому патриоту. - Выпьем после. Хорошо?
- Убедил, - отвечает Милс и переливает содержимое стакана обратно в свою армейскую флягу.
Выйдя на главную аллею, Милс включил рацию, в последний раз проверяя готовность всех постов.
Уже неподалеку от крысиного питомника мы с Милсом услышали грохот повторяющихся взрывов. Начало операции... Прошло полчаса. Стало сумрачно, тихо, и только в нашем комфортабельном наблюдательном пункте между двух могил раздавались приглушенные голоса из рации: "Пост третий. В порядке. Поднажмите, ребята, он вас обходит. Пульс - сто десять". Полуоткрытые двери склепа затянуло сизой дымкой. Поднималась и вновь возвращалась назад холодная беспросветная мгла, тихий, пронизывающий стон медленно затухал в черном провале. Милс вздрогнул и выругался. "Если на свете и нет официального выхода из преисподней, то уж, наверняка, вход здесь", - добавил он и сплюнул через плечо. Тут же у нас за спиной раздался чей-то недовольный голосок: "Чертов верблюд". Капитан резко обернулся, но там уже никого не было. Я тоже никого не заметил.
- Хоть бы самим не свихнуться, - проворчал Милс, достал флягу, и, запрокинув голову, вылил в себя весь остаток.
- Ну, все, пора двигать, - сказал он, вставая с могильной плиты, и двинул в сторону адского выхода или входа. Возле заросших мхом и покрытых плесенью дверей Милс не так уж уныло махнул мне рукой и исчез в черной дыре. Спустя полминуты на кладбищенской лужайке бесшумно появился Холмс, в довольно хорошем состоянии после длительной пробежки. За ним гурьбой ввалились ребята капитана. Тяжело дыша, они в растерянности топтались у Холмса за спиной. Но он не дал им передышки - часть отправил в обход участка по северной и южной стороне (они меня чуть не растоптали, я вовремя их остановил), а сам с остальными нырнул в темноту склепа. В то же мгновение внутренности преисподней залил ослепительный свет и мы услышали раскатистый гром голоса Милса: "Холмс, дружище!".
Никто так и не заметил (я уверен), откуда взялась эта девчушка в розовом платье и белых туфельках на босу ногу. Она робко дотронулась до стен подземелья, и свет померк; туман испарился, плесень свернулась, дождь впервые за многие годы высох и исчез, напоследок окропив всю нашу команду: плачущего капитана: "Проклятый дождь!", обалдевших ребят, и Холмса, держащего на руках свою дочь.
Обыкновенный день
Я сижу в диспетчерской университета и роюсь в картотеке студентов по заданию Совета: мужчины - в правый столбик, женщины - в левый. В левом - явный перевес, это о чем-то говорит, о чем - я не успеваю сообразить, так как из своего личного кабинета выскакивает зав. учебной частью и всех мочалок командир Гингема Б.Б. Быстренько подкатив к диспетчерам, она сладенько поет: "А кто, девочки, отнесет бумажку в министерство? Ну-ка, быстро, ну-ка, живо!" Но девочки - одной сорок пять, другая на днях четвертый раз развелась, - не горят желанием быстро и живо выйти на холод и ветер неотапливаемой улицы. Я гордо выпрямляюсь и, наконец, соображаю, что мужской дефицит мне на пользу. И от этой логичной мысли я повеселел, даже стал щедрым и благородным (не надолго), и выручил диспетчеров, напросившись на службу. "Девочки" облегченно вздохнули. "Коровы, - думал я, шагая по заснеженной улице, - в движении жизнь". Худеть я не собирался, но лучше бродить по улице, чем дуреть на лекции о научном оптимизме. Город пуст и слеп, метель разыгралась вовсю, редкие прохожие исчезают в подъездах и в магазинах. Я иду по центру обледеневшего тротуара, со мной никто не спорит, и я вспоминаю такое же приятное настроение, но только летом в проливной дождь, когда весь мир и город принадлежат тебе. Я вспоминаю зелень и лето, и чувствую, что от холода у меня хрустят уши и нос. Поэтому я резво вбегаю в тепло букинистического магазина. Еще в первом семестре я часто после занятий заглядывал в букмаг, кое-что мне удавалось там найти, иногда неплохо обменяться. Однажды... М-да, начало сказочное, традиционное: "В тридевятом царстве, в тридесятом государстве - есть еще", подсказал я сам себе. Так вот, однажды в этом букмаге я забрел в отдел детской литературы. Возле нижней полки, присев на корточки, сидела девочка лет десяти-двенадцати. Бант, платьице, смазливое личико - все, как полагается в таком возрасте. Я ей и говорю: "Не поможет ли леди выбрать мне книгу, а то и две, для племянника, моложе нас с ней?" Мы порылись на полках и нашли, что требовалось. Разговорились; естественно, я с ней держал себя как с равной, тем более что это было не трудно - она умница. Впрочем, я всегда так веду себя с детьми - это люди, только бесправные и легко ранимые, негодяями они становятся с возрастом, что не прибавляет им защищенности. Оказалось, малышка многое уже читала, во всяком случае, даже кое-что из того, что я осилил лишь после окончания гимназии. Я спросил ее, что же тогда она ищет в детском отделе? На мой вопрос она резонно ответила, что это единственный отдел, в котором хоть что-то можно найти. Я напрягся и, для поддержания беседы, спросил ее, что ей больше нравится.
