Александр Мееров - Сиреневый Кристалл
В свободном Паутоо Нуму Ченснеппу сейчас не принадлежит практически ничего, но на архипелаге его влияние продолжает сказываться во всем. Он не только поддерживает, но и расширяет сферы своего влияния, не упуская ничего. Искусство, наука, печать, религия, не говоря уже о банках и промышленности, так или иначе находятся под его контролем, незаметно направляются его людьми. Вот и силициевой загадкой Ченснепп занимается уже много лет. Вернее, не он, конечно, а профессор Асквит, который сумел привлечь к этому нашего крупного ученого профессора Куана Родбара. Ченснепп оборудовал превосходные лаборатории, но что делается в них — нам пока неизвестно.
— Теперь мне ясно, почему Мурзаров не нашел ничего в литературе.
— И не найдет. По крайней мере до тех пор, пока… Я убежден: силициевая тайна привлекательна и опасна. Надо сделать все возможное, чтобы она не попала в руки людей, которые употребят ее во зло. Прав был Вудрум. Он сделал все возможное, чтобы его открытие не досталось…
Юсгор замолчал. Я думал, что он подыскивает нужное слово, хотел помочь ему, подсказать, но дело, оказывается, было в другом. Увидев зеленый огонек, приближавшийся к нам со стороны набережной Кутузова, Юсгор, яростно жестикулируя, закричал:
— Такси! Такси! — Машина, противно визжа тормозами, остановилась возле нас. — Алеша, поехали!
— Куда?
— В порт.
— Ночью? Зачем?
— Алеша, я не могу. Я стоял и смотрел туда… Смотрел, где море… Вспомнил записи, дневники… Как это было интересно. Ведь именно отсюда к нам на Паутоо уходил пароход с экспедицией Вудрума… Ну, пожалуйста, ну поехали!
Мы вскочили в такси и помчались в порт. В порт нас не пустили. Но море было совсем рядом. Где-то здесь, неподалеку, пирс, от которого отвалил пароход с экспедицией. Вот по этим же камням проезжали пролетки, подвозя к порту отважных исследователей… Впоследствии мы несколько раз приезжали в порт, ознакомились с его историей, представили себе обстановку, в которой осенью 1913 года происходил отъезд экспедиции, но это уже были другие, деловые визиты. Они не впечатляли так, как тот первый, ночной, когда Юсгор, переполненный впечатлениями дня, успехом доклада, планами на будущее, и в самом деле должен был получить какую-то разрядку. Тогда он только подержался за железные прутья ворот, всматриваясь в темноту, жадно вдыхая влажный морозный воздух, и был, кажется, очень счастлив. Во всяком случае, он часто потом вспоминал эту бестолковую, но очень понравившуюся ему поездку.
Больше трех месяцев Мурзаров, Юсгор и я все свободное время посвящали поискам материалов, так или иначе связанных с Вудрумом, его семьей, друзьями, учеными, с которыми он вел переписку. Сперва я никак не мог понять Ханана Борисовича. Мне представлялось пустой тратой времени его стремление расширить круг наших изысканий, выкапывать такие документы, которые, на мой взгляд, не имели прямого отношения к интересующему вопросу.
Сложность стоявшей перед нами задачи была в том, что Иван Александрович Вудрум не успел закончить работу, не свел накопленные материалы и соображения в единый труд. Сделанные им выводы были настолько смелы и так опережали взгляды современников, что публикацию их он считал преждевременной и даже невозможной. Достаточно представить себе состояние науки в дореволюционной России, чтобы понять, в каком положении находился ученый, выдвинувший подобную догадку. В письме к своему учителю и другу знаменитому ученому Парсету Иван Александрович писал: «Едва я намекнул о своих предположениях, как встретил не только непонимание, но и осмеяние хулителями самого различного толка и расцветки. Выпады их были столь резки, что некоторые, почитавшие себя умнейшими, договорились до необходимости самым добросовестным образом поисследовать мои умственные способности».
Сколько иронии и вместе с тем горечи в этих словах талантливого ученого, не нашедшего не только сочувствия, но и элементарного понимания. Неопубликованные материалы Вудрума дошли до нас в виде рабочих тетрадей и черновых набросков к докладу в Академии наук. Доклад этот он так и не решился прочитать. Он считал более целесообразным сделать его по возвращении из новой экспедиции на Паутоо.
Впервые на острова Паутоо Иван Александрович попал в 1891 году и пробыл там несколько лет, участвуя в работах голландской экспедиции Арнса Парсета. Вернувшись на родину, он принимается за обработку накопленных материалов, издает свои интересные историко-этнографические труды о Паутоо и паутоанцах, вскоре получает звание и должность профессора в Петербургском университете, но ни в своих трудах, ни в лекциях почему-то не упоминает о находке, которая по существу определила всю его дальнейшую жизнь.
Долго мы не могли установить, с чего началась работа Ивана Александровича над разгадкой тайны древнего Паутоо, что натолкнуло его на эту тайну. Вот здесь и сказалась обстоятельность Ханана Борисовича, стремившегося к исчерпывающей полноте списка людей, когда-либо общавшихся с Вудрумом. Нам удалось разыскать письмо Ивана Александровича, адресованное его университетскому товарищу, также путешествовавшему по островам Южных морей. В этом письме Вудрум картинно, с еще юношеским задором и радостью описывает заброшенный сотни лет назад маленький храм в джунглях и свою удивительную находку — уникальный обрядовый сосуд тонкой художественной работы. Сосуд этот не был высечен из камня, как это можно было предположить, а изготовлен наподобие плетеных корзин из стеблей и листьев растений, которые каким-то неведомым способом были превращены в камень и сохранили естественную окраску. Более внимательное изучение показало, что окаменение сосуда произошло в результате жизнедеятельности каких-то организмов, содержащих огромное количество кремния; они заполнили все клетки растений и почему-то погибли. Этот вывод навсегда лишил покоя ученого. Он решил во что бы то ни стало понять, что это за неведомые существа и почему найденный предмет оказался единственным.
Изучение черновых записей и рабочих тетрадей Вудрума доставляло ни с чем не сравнимое наслаждение. От первой робкой записи до ошеломляющего своей смелостью окончательного вывода следили мы за ходом мысли ученого, неустанно искавшего решение задачи. Вначале заметки были отрывочны. Видно было, что, ведя большую работу в университете и географическом обществе, он только изредка мог заниматься решением столь волновавшей его проблемы.
В тетрадях, относящихся к 1896–1898 годам, Иван Александрович вновь и вновь обращается к историческим документам Паутоо в надежде найти хотя бы какое-нибудь упоминание о предметах, подобных найденному им сосуду.
