Джон Варли - Демон
— Не-а. Вообще-то я города не знаю, но, по-моему, все тихо.
— По-моему, тоже. Я надеялся, ты вынюхаешь то, чего я не запримечу. Но похоже, сюда уже давно никто не совался.
— Если б сунулись, я бы узнал, — заверил его Рокки.
— Тогда, пожалуй, можно приступать. — Конел нахмурился, затем поднял взгляд на Рокки. — Если только ты не хочешь ее отговорить.
— Не хочу и не буду, — отозвался Рокки. — Что-то тут не так. Совсем скверно. Надо что-то делать.
— Да, но...
— Это не так уж опасно, Конел. Я не причиню ей вреда.
— Уж постарайся, черт тебя побери.
В тот первый день Сирокко и Конел еще немного поторговались. С тех пор прошли уже годы, но Конел прекрасно все помнил. Конел предложил пожизненное служение. Сирокко возразила, что это слишком долго: наказание жестокое и необычное. Она предложила два мириоборота. Через некоторое время Конел согласился на двадцать. Сирокко подняла до трех.
В конце концов условились о пяти. Впрочем, Сирокко не знала о том, что Конел — и тогда, и сейчас — намеревался выполнить свое первоначальное обещание. Он будет служить ей до самой смерти.
Он всей душой ее любил.
Хотя нельзя сказать, что не было колебаний, не случалось скверных моментов. Приходилось порой сидеть одному во тьме, беззащитному, и ощущать некоторое негодование, лелеять мысль о том, что она дурно с ним обошлась, что такого он не заслуживал. Много «ночей» подряд Конел обливался потом, неспособный заснуть в вечном предвечернем свете Геи, чувствуя, как внутри нарастает бунт, и безумно этого страшась. Ибо порой ему казалось, что где-то глубоко-глубоко — там, где не разглядеть, — он ненавидит Сирокко, а это было бы ужасно, потому что никого замечательней он никогда не встречал. Она вдохнула в него саму жизнь. Теперь Конел понимал, как не понимал тогда, что сам он поступил бы иначе. Он пристрелил бы назойливого придурка, кретина с книжками комиксов. И даже сегодня, повстречай он такого козла, тоже бы его пристрелил. Один выстрел, прямо в голову — бабах! — как раз то, что доктор прописал.
Первые несколько килооборотов приходилось круто. Конел до сих пор удивлялся, что тогда выжил. У Сирокко, как правило, не было времени о нем заботиться, так что его просто оставили в пещере, из которой не сбежишь. У Конела была куча времени для раздумий. Подлечиваясь, он впервые в жизни взглянул на самого себя. Не в зеркало, разумеется; в пещере не было зеркал, что поначалу его бесило. Слишком уж он привык, глядя в зеркало, наслаждаться игрой своих мышц. Кроме того, Конелу хотелось выяснить, насколько он обезображен. Но в конце концов он начал поглядывать в другом направлении. Начал пользоваться зеркалом прошлого опыта — и увиденное сильно ему не понравилось.
Что у него осталось? Все просуммировав, Конел пришел к выводу, что осталось у него сильное тело (пока что ослабленное) и... его обещание. Такие дела.
Мозги? Окстись. Обаяние? Опять извини, Конел. Красноречие, добродетель, чистота, сдержанность, честность, благодарность, сострадание? Н-да...
— Ты сильный, — сказал он себе, — но не теперь. И, давай уж без обиняков, она положит тебя на обе лопатки, когда ей потребуется. У тебя была какая-то красота, или по крайней мере так девушки говорили, но что с того? Ты таким родился. У тебя было здоровье, но сейчас его нет; ты едва на ногах держишься.
Что же оставалось? Дело дошло до чести.
Тут Конелу пришлось рассмеяться. «Дело чести», — сказала тогда Сирокко. Как раз перед тем, как титанида долбанула его из-за спины. Черт возьми, так что же такое честь?
Конел никогда не слышал о маркизе Квинсбери, но правила джентльменского поведения усвоил твердо. Нельзя стрелять человеку в спину. Пытка запрещена Женевской конвенцией. Всегда делай предупредительный выстрел в воздух. Сообщай своему противнику, что ты намерен предпринять. Дай ему шанс отбиться.
Все это выглядело очень мило. Для игр. В игры всегда играют по правилам.
— Порой приходится выбирать свои правила, — много позже сказала ему Сирокко. Но к тому времени Конел уже и сам это понял.
Значило ли это, что никаких правил и вовсе не существует? Нет. Это значило лишь то, что ты сам должен выбрать, с какими правилами ты сможешь жить, — вернее, с какими ты сможешь выжить. Ибо Сирокко говорила именно о выживании, где она дала бы сто очков вперед любому за всю историю человечества.
— Сперва ты решаешь, насколько важно для тебя выжить, — сказала она. — Тогда ты будешь знать, на что ты ради выживания пойдешь.
С врагами никаких правил просто нет. И честь тут ни при чем. Врага лучше всего убить издалека, без предупреждения, в спину. Если врага нужно пытать, вытягивай из него все жилы. Если нужно лгать, лги. Это неважно. Он враг.
Понятие о чести возникает только в кругу друзей.
Конелу тяжело было это осмыслить. Друзей он никогда не заводил. Начинать с Сирокко казалось не слишком удобно. Откровенно говоря, она была наилучшим кандидатом в самые смертельные враги. Никто не причинил Конелу и тысячной доли той боли, какую причинила она.
Но он все возвращался к своему списку. Его слово. Он дал слово. Голый, беззащитный, в считанные секунды от смерти. Больше он, собственно, ничего дать и не мог. Но он дал его честно. Или, по крайней мере, так ему тогда казалось. Беда заключалась в том, что Конел по-прежнему подумывал убить Сирокко.
В какой-то момент ему перестало казаться, что выживание того стоит. Долгие часы Конел, проклиная себя за унижение и пресмыкательство, простаивал на краю пропасти, готовый туда броситься.
Когда Сирокко, пробыв в отлучке больше гектаоборота, впервые вернулась, Конел поделился с нею своими мыслями. Смеяться она не стала.
— Я согласна, что слово кое-чего стоит, — сказала она. — Мое-то уж точно, поэтому легко я его не даю.
— Но ведь врагу ты бы солгала?
— Ровно столько, сколько бы потребовалось. Конел подумал.
— Я уже об этом говорила, — продолжила она, — но, похоже, стоит повторить. Клятва, данная под нажимом, не связывает. Я бы даже не стала ее таковой считать. Клятва, которую я дала не от всей души, вообще не клятва.
— Значит, ты не ждешь, что я буду придерживаться своей?
— Честно говоря, нет. Чего ради тебе ее придерживаться?
— Так почему же ты ее приняла?
— По двум причинам. Во-первых, я считаю, что сумею предвосхитить твой выпад, если он последует, и убить тебя. А во-вторых, Менестрель уверен, что ты сдержишь слово.
— Сдержит, — подтвердил Менестрель.
Конел не знал, почему титанида была так уверена. Вскоре они снова ушли, оставив его в одиночестве.
Опять получив массу времени для раздумий, Конел понял, что движется по нахоженным тропкам. Клятва, данная под нажимом... и в то же время его Слово.
