Геннадий Прашкевич - Кот на дереве (сборник)
— Илья!
Но Петров сам все понял.
А поняв, резко выдернул книгу из руки оторопевшего корейца и бросился бежать, смешно выбрасывая в стороны ноги.
— Илья!!
Он убегал.
— Илья!!!
Со стороны это, возможно, выглядело смешным, даже, наверное, так выглядело, но мне было не до смеха. Только что я был счастливым среди счастливых, только что я был равным среди равных, только что я радовался со всеми: Эдику утерли нос, а галлинаго, он опять с нами! — и вот я уже чужой, и вместо ощущения счастливого единства — тяжкое ощущение одиночества.
А Илья бежал.
Он меня не слышал.
Он не хотел меня слышать.
Он мчался прямо по лужам, разбрызгивая светлую воду, несся по дорожкам, приводя в радостное недоумение людей, все спешащих и спешащих на праздник возвращения галлинаго, который теперь вновь с нами и, надо полагать, навсегда.
«Зачем ему путеводитель?»
Я догнал Илью метрах в десяти от кустов, в которых была спрятана МВ.
Сейчас он вырвется, подумал я, сейчас он сделает эти последние шаги к МВ, и я уже не смогу его остановить, и неизвестная книга, объект из Будущего, вещь совершенно невозможная в нашем времени, окажется именно у нас, там, где ей не полагается быть.
Допустить этого я не мог.
Краем глаза я видел человека, появившегося в конце аллеи. Он слишком походил на обиженного Ильей корейца, чтобы я мог рисковать.
Я отталкивал Илью от МВ, я рвал из его рук книгу.
— Выбрось немедленно!
— Но почему? Почему? — пыхтел Илья, изворачиваясь.
— Выбрось книгу. Она принадлежит не тебе.
— А кому? Кому? — пыхтел Илья.
— Выбрось книгу. Она принадлежит твоим внукам.
— А кому они обязаны? — пыхтел Илья. — Кто строил для них Будущее?!
— Выбрось книгу, — кричал я, наваливаясь на упрямого писателя. — В этом времени ты не имеешь прав даже на собственное литнаследство!
И стены капсулы бледнели, источались (мы боролись уже внутри), и зеленая дымка затягивала прекрасное вечернее небо, глуше и глуше доносился до нас праздничный рев толпы, торжествовавшей над эдиком. Рывком я все же вырвал книгу (в кулаке Петрова остался обрывок суперобложки), вышвырнул ее из капсулы, и почти сразу МВ вошла в поле зрения энергетиков, техников, вычислителей, членов специальной Комиссии и, конечно, воспрянувшего Ильи Петрова (новгородского).
11
Илья не оправдывался.
Он сидел в конце длинного стола, смотрел на Председателя, и члены специальной Комиссии тоже смотрели на Председателя, будто это он, а не известный писатель, совершил дерзкие и преднамеренные действия, столь противоречащие всем разработанным нами правилам.
— Итак, — сказал наконец Председатель. — Прецедент создан. В наших руках предмет, к нашему времени не имеющий никакого отношения. Это обрывок суперобложки, — показал он. — Не бумага. Какое-то новое вещество. Какое — этим займутся химики и технологи… На внутренней стороне обрывка различима надпись, сделанная обычным грифельным карандашом. — Чо Ен Хо. Видимо, это автограф будущего, может, даже еще не родившегося владельца книги… На внешней стороне портрет автора, к сожалению, далеко не полный. Можно видеть лишь небольшую часть облысевшей или обритой головы… Тут же несколько слов текста. Аннотация или рекламная врезка… Цена оборвана, если она, конечно, была указана, зато сохранился год издания — две тысячи одиннадцатый… Установить автора книги по обрывку портрета не представляется возможным, но сохранившийся текст достаточно информативен… — Председатель негромко, не поднимая головы, процитировал, — «…и теперь эдик стоит над городом, как великое и вечное непрости, завещанное нам классиком мировой литературы, прозаиком и эссеистом Ильей Петровым…»
Председатель поднял голову:
— К сожалению… или к счастью… это все.
И не удержался, моргнул изумленно:
— Одно можно утверждать точно: кто-то из наших друзей, я не знаю кто, — он поморгал на обоих писателей, — останется широко известным и в конце будущего века!
И замолчал.
Осознал проблему, порожденную таким оборотом дел.
Зато заговорил Илья Петров (новосибирский).
— Эта аннотация, этот ее обрывок… Он действительно информативен… Речь идет о некоем эдике, о литературном герое, столь же нарицательным, сколь и отрицательным… Похоже, и впрямь кто-то из нас, я тоже не знаю — кто, создал такой типаж, что ужаснул наконец окружающих, заставил их обратить свое внимание на эдиков… Вина моя кажется легче, когда я думаю так. Вина моя кажется легче, когда я думаю, что чем-то мы все же помогли людям Будущего. Биомасса Земли, а значит, биомасса Вселенной, взята там под надежную охрану. Они даже научились возрождать погибшие виды!
Новгородец тоже сказал:
— Странен парадокс возможного авторства… Но, смею заметить, не столь уж важно, кто именно из нас написал указанную книгу… В моем варианте эдик не столь монументален… Боюсь, подсказка из Будущего не столь уж полезна для моей предстоящей работы… В этом смысле я огорчен результатами нашего эксперимента…
— А соавторство? — быстро спросил Председатель. — Такой вариант исключен?
— Полностью! — вмешался я.
Я не хотел прощать Илью, будь он хоть классиком трех столетий.
— Во-первых, — сказал я, — в аннотации указан один автор, во-вторых, наши друзья не могут работать в соавторстве…
Я уверен, что это так. А случись иначе, герою рукописи не позавидуешь.
В самой первой главе, пиши ее мой друг, Эдик вполне бы мог выменять за пару матрешек и десяток химических карандашей самый большой, самый красивый минарет знаменитой стамбульской мечети Ени Валиде, известной еще под именем новой мечети Султанши-матери, но во второй главе, пиши ее новгородец, Эдик непременно бы раскаялся и все оставшееся до возвращения домой время провел в корабельной библиотеке, занявшись, скажем, проблемой славян на Крите; в третьей главе, пиши ее мой друг, Эдик Пугаев в грозном приступе рецидива получил бы в свои нечистые руки знаменитый и таинственный фестский диск, но тут же бы обменял его на килограмм дешевого белого золота и бочонок вина, которое он, Эдик, в четвертой главе, пиши ее новгородец, без всякого душевного смятения слил бы в лазурные воды Средиземного моря, спасая в себе уже почти погибшего человека…
— Мне тоже не нравятся подсказки, — пыхтел Илья. — Моя рукопись в работе, я собирался закончить ее в этом году, но теперь мне трудно сказать об этом определенно. Слишком грандиозную фигуру следует писать, слишком большая ответственность ложится на исполнителя.
