Юрий Греков - На кругах времен (Сборник)
— Не, — сказал Васька, — не знаю. После школы, в обед. — Подумав, он добавил: — А когда снова треснуло-дядя Петя приехал на мотоцикле. А может, это он меня разбудил? У него глушитель барахлит.
Васька совсем освоился, но Сергей, не церемонясь, сказал:
— Вот что, старик, дуй-ка домой и спать ложись пораньше. А эту штуку пока оставь, посмотрим, что это такое.
Закрыв за Васькой дверь, Сергей еще из прихожей спросил:
— Тоже галлюцинация?
Он присел к столу и, поглаживая Васькин ящик, продолжал:
— Итак, что мы имеем? Вариант первый: два психа — одному двадцать пять, второму восемь. Вариант возможный, хотя меня лично он не устраивает. Вариант второй: преступный сговор доктора Гриценко с второклассником Васькой с целью заморочить голову некоему лицу, то есть тебе…
Сергей продолжал трепаться, пытаясь побороть собственную растерянность, а я вдруг подумал совсем о другом: о том, как я сам выгляжу во всей этой истории. И сравнение, пришедшее на ум, выглядело, при всей своей обидности, совершенно справедливым, потому что с самого начала я действительно повел себя, как страус. Интуитивно почувствовав в рассказанном Сережкой опасность здравому смыслу, я инстинктивно сунул голову в песок безразличия. Или, если говорить точно, ухватился за самое удобное объяснение: галлюцинация, — вместо того, чтобы попытаться вникнуть в невероятный факт. Собственно, многим свойственно закрывать глаза на факты, которые представляются им невозможными с точки зрения здравого смысла, или же с этой точки зрения их объяснять. У Шекли даже есть специальный термин для этого психологического явления — «пан-саизм»: Дон-Кихот считает ветряную мельницу великаном, а Санчо Панса считает великана ветряной мельницей. При донкихотстве обыденные явления воспринимаются как необычные… при пан-саизме же наоборот: необычные — как обыденные… А целая компания французских академиков во главе с самим Лавуазье в свое время очень точно сформулировала принцип отношения к неприемлемому и невероятному: «Этого, не может быть, потому что этого не может быть!» Удивительная логичность данной формулы вызывает ироническую ухмылку лишь до того случая, когда ухмыляющийся столкнется нос к носу с чем-то абсолютно немыслимым.
Вообще-то при случае можно с достаточным апломбом порассуждать о прямом и обратном ходе Времени, о темпоральных параллелях, о сдвигах, перепадах и даже о моменте вращения времени, доказывать или с равным успехом отрицать возможность путешествия в прошлое или будущее. Можно даже прослыть знатоком проблем и гипотез, которые столь успешно решают отважные герои и не менее отважные авторы фантастических сочинений и перед которыми в тупик становятся ученые, тоже не отличающиеся трусостью, но связанные тем пониманием сложности проблемы, которое отнюдь не обременяет дилетантов. Но вот, когда доходит до дела…
И тут я поймал себя на мысли, что эти рассуждения, при всей их справедливости, — всего-навсего еще одна инстинктивная попытка уйти от главного вопроса: что же все-таки произошло?
Сережка прервал свой монолог о вариантах и, чертыхнувшись, кивнул на ящичек:
— Ну что, поковыряемся?
Ковыряться долго не пришлось: на трех сторонах ящичка были небольшие углубления, точно такие, как на крышках школьных пеналов. И каждая стенка легко отходила в сторону, открывая ряд узких цветных клавиш. Мы несколько раз откидывали и закрывали крышки, так и сяк разглядывая ящик.
— Приемник — не приемник, — рассуждал Сережка. — Похоже, и не похоже… Может, попробуем? Нажмем?
Ящичек был совершенно мирного вида, но мне почему-то вспомнились мины-сюрпризы, которые при отступлении разбрасывали немцы, — перочинные ножи, авторучки, зажигалки и прочая безобидная с виду дребедень, которая взрывалась, стоило только попытаться открыть ножик или чиркнуть зажигалкой. Такой вот «авторучкой» Вовке Фролову кисть оторвало.
Сережка, не дожидаясь ответа, утопил сначала одну, потом вторую красную клавишу. И только собрался нажать третью, как боковая стенка ящичка слабо засветилась, потом вспыхнула и на противоположной стене комнаты сфокусировался резкий белый квадрат. Кино, что ли?
Едва успел я это подумать, как квадрат вдруг стремительно расширился, охватив вторую стену, и краем глаза я успел приметить, что стена тут же растаяла, а в следующее мгновение я понял: надо обязательно успеть. Сережа, шагавший впереди, ускорил шаг и почти побежал. И в ту же секунду я почувствовал, что меня будто что-то подхватило, шаги стали широкими, длинными, незначительным усилием я пролетал, наверное, десяток метров при каждом шаге. При этом никаких других неожиданных ощущений я не испытывал — ничто не толкало меня, ничто не поддерживало. Только умом я представил что-то подобное: огромная труба, и сильный ток воздуха мягко, но настойчиво несет меня вперед и вперед, с каждым мигом быстрее. Но никакой трубы не было-мы бежали по Бульварной, вернее по тротуару ее, почти вплотную к домам. Вот мимо проскочил магазин Бондарева — культмаг, где в детстве я покупал марки в целлофановых пакетиках, и, с позволения дяди Георгия Бондарева, читал книжки, пристроившись у прилавка (дома за моим чтением следили, опасаясь за зрение, а здесь можно было читать, сколько влезет). Магазин проскочил мимо, и только краем глаза я приметил: ремонт- дверь снята, и вместо одного из косяков стоит почти законченная бутового камня колонна в свежих потеках цементного раствора.
А Сережкина спина все удалялась, я поднажал, и когда он круто свернул и впрыгнул в распахнутую дверь бывшего ателье индпошива, я в тот же лиг перелетел через порог следом за ним. Посреди ободранной, давно нежилой комнаты зиял широкий люк с невысоким колодезным срубом из рыжего кирпича. Сережа оглянулся, задохшимся голосом крикнул: быстрей, не успеем!-и прыгнул в люк. Я, не раздумывая и не удивляясь, прыгнул, как в воду, «солдатиком», и через мгновение барахтался, стараясь выпростаться из душной массы, окутавшей меня. Кто-то сильно дернул меня за руку, я встал и, пружиня на груде желтой ваты, попытался оглядеться, но Сережа снова крикнул: скорей! И, волоча за собой клочья приставшей ваты, мы побежали, по низкому кирпичному коридору. За третьим или четвертым поворотом коридор кончился и выбросил нас в широкий просторный зал, похожий на холл большой современной гостиницы. Холл негромко, но ровно гудел голосами. Какие-то совершенно незнакомые, очень элегантные люди поодиночке, парами, группками гуляли по мраморным плитам меж отделанных деревом стен, разговаривали, прислонившись к цветным витражам и кованым фигурным решеткам, стряхивали пепел в пасти украшенных чеканкой огромных пепельниц — дельфинов. Едва я успел оглядеться, Сережа, потянув меня за рукав, кивнул: сюда. Машинально наклонившись, чтоб не стукнуться о низкую притолоку, я оказался в просторной невысокой комнате со сводчатым потолком. Из узких небольших окошек в комнату лился свет, ровно, без бликов, без лучей распространяясь по всей комнате, — такой ровный теплый свет неподвижно стоял, наверное, в маленьких датских домиках андерсеновских времен.
