Валерий Алексеев - Чуждый разум
Как пригвожденный молнией застыл Владимир Иванович на лестничной площадке между пятым и четвертым этажами. Застыл от страшной догадки: а что, если ВСЕМ УЖЕ ВСЕ ПОНЯТНО? А что, если ему только дают возможность бродить в одиночестве по институту, между тем как на его месте в триста пятнадцатой комнате уже сидит нормальный человеческий сотрудник?
Догадка была чудовищно жестокая: когда всем все понятно, лучше идти с повинной. А может быть, он действительно… действительно причастен?
Нет, это невозможно! Владимир Иванович оглянулся, слегка присел и, перепрыгивая через ступеньки, помчался за Никодимовым. «Это невозможно, это невозможно, — повторял он, спотыкаясь, падая на четвереньки и снова устремляясь вперед и вверх. — Это невозможно! Даже если это так… надо опередить, предотвратить, предпринять!»
Он догнал Никодимова между пятым и шестым этажами. Борис Борисович шел не спеша и, видимо, что-то обдумывал на ходу: с начальством это бывает. Услышав за спиной тяжелые прыжки и учащенное дыхание Фомина, он приостановился, напрягся затылком: что ни говори, а когда за тобой вприпрыжку мчатся по лестнице, ощущение не из приятных.
— Борис Борисович! — простонал Фомин, простирая к нему руки.
Никодимов обернулся. Вид Фомина был настолько ужасен, что можно было предположить наихудшее. «Руководить — значит предвидеть», — любил повторять Никодимов, но сейчас он решительно не знал, что ему делать. В полной растерянности Борис Борисович остановился и выставил вперед локоть, чтобы в случае насилия предупредить хотя бы нанесение физического ущерба. Но Фомин замедлил свой бег внизу, в двух шагах, и, упав еще раз на колени, с трудом поднялся и прекратил движение совсем.
— Считаю своим долгом… — прохрипел он, судорожно дыша. — Вы как руководитель… я не могу делать выводов…
— Помилуйте, Владимир Иванович, — со сдержанным негодованием сказал Борис Борисович. — Что с вами, дорогой? Успокойтесь же вы, ради бога!
— Считаю своим долгом… — тяжело ворочая языком, проговорил Фомин. Гамлет Варапетович своим поведением… оказывает прямое покровительство… двусмысленным элементам.
Как ни был взволнован Владимир Иванович, он выражался нарочито туманно: прямые указания на личность могли лишь ему повредить.
— Ведутся провоцирующие разговоры… — хрипел Фомин, цепляясь за лестничные перила, — о том, что вы и сам товарищ Хачаврюжин имеете отношение к проблеме так называемого пришельца. Не вправе делать выводы, но полагаю, что все это служит лишь прикрытием…
Растерянность Бориса Борисовича прошла и уступила место раздражению. Это и погубило Фомина.
— Прикрытием чего? — спросил Никодимов, пристально глядя в лицо Фомину.
Фомин смертельно побледнел и отступил еще на одну ступеньку.
— В данной ситуации, — невнятно произнес он, — когда чуждый элемент еще не обнаружен…
— Он уже обнаружен, — жестко сказал Никодимов. — Единственный чуждый элемент в нашей системе — это вы. Я только что в этом убедился.
Владимир Иванович пошатнулся, приложил руку к сердцу.
— Клянусь вам… — прошептал он.
Но Никодимов не стал его слушать. Круто повернувшись, он продолжал свой путь наверх. Теперь он шел значительно быстрее и через минуту уже скрылся за поворотом…
— Нет, — тихо сказал Фомин. — Нет!
Но это были последние конвульсии сопротивления. Ощущение отчужденности, потрясшее его десять минут назад, после взгляда Никодимова, теперь захватило Фомина целиком. У него. уже не было ни сил, ни желания бороться с этим страшным ощущением.
Фомин стоял довольно высоко над глинистой поверхностью Земли, внутри громоздкого бетонного улья, в каждой ячейке которого тихо копошились и жужжали двуногие. Фомин был переполнен ненавистью к этим хитрым, глазастым, говорливым существам, у каждого из которых были свои мерзкие привычки, свой жалкий образ жизни, свои воинственные мнения и ядовитые остроты. Все это было глубоко чуждо Фомину, чуждо и ненавистно. Теперь-то он отчетливо понимал, зачем его так тянуло к машинам, зачем он так глухо сторонился людей. Эти сумбурные, противоречивые, порочные создания — они даже магнитную память компьютеров начинили своими противоречиями, шуточками и точками зрения. Фомин был из другого мира — из мира, в котором все ясно и просто, все складывается в систему, исключающую точки зрения, все сводится в абсолютную истину, которую умеют беречь.
Помертвев от решимости, Фомин повернулся к лестничному окну и испустил мощный и в то же время пронзительный, как рев рептилии, телепатический сигнал. Это был бессловесный сигнал, нечто вроде трехголосого рыка: «И-ы-и!» От натуги что-то всхлипнуло у Фомина в затылке, ощущение бесконечного счастья слияния пронзило все его существо, и, глядя сквозь цветной витраж мокрыми от слез глазами, Владимир Иванович уже легко и свободно повторил этот безмолвный рык пришельца «И-ы-и!», от которого, взревев, захлебнулись динамики соседнего института и стая галок, попавшая в полосу сверхмощной телепатемы, посыпалась на землю, как крупный пернатый дождь. Фомин был уверен: там, где-то там его услышат, поймут его тоску и его одиночество в этом мире.
— Хорошо же! — вслух сказал Владимир Иванович и облегченно засмеялся. Хорошо же вам будет! Вы думали, я сдамся, уйду? Ну нет! Вы меня обнаружили тем хуже для вас. Вам придется меня бояться!
Он вошел в триста пятнадцатую комнату крупным тяжелым шагом. Двойная скользящая дверь жирно чавкнула за его спиной. Трое двуногих, нелепо скрючивших свои порочные тушки над гладкими плоскостями рабочих мест, разом вскинули круглые головы. Глаза и ротовые отверстия их расширились, нижние грубо зачехленные конечности поджались.
— Ну что? — спросил их Фомин, стараясь говорить нормальным человеческим голосом. — Не ждали? Соскучились без меня? Вот мы и снова вместе.
Фомин протиснулся на свое рабочее место, устроился, насколько мог, удобно и громко цыкнул зубом. Двуногие растерянно подвигались, но промолчали.
— Вот-вот, — одобрительно сказал Владимир Иванович. — Вы сделали правильные выводы. В моем присутствии лучше держать язык за зубами. Особенно это касается Роберта Аркадьевича, который, по-видимому, является душевнобольным. Впрочем, я еще вплотную не занимался этим вопросом. Дела, знаете ли, дела. Номинальным руководителем группы остается Гамлет Варапетович, однако по поводу всех своих акций он обязан консультироваться лично со мной. А ты, щенок, — Фомин повернулся к Путукнуктину, — вообще должен замереть, понял? И постоянно — учти, постоянно! — смотреть мне в глаза. Каждый должен заниматься своим делом, остальное пока без изменений. Пока, я повторяю: ПОКА. Вы меня поняли?
