Святослав Логинов - Закат на планете Земля
Когда дым рассеялся, Зау вместе с Пальном вернулся к детской площадке. Берег был усеян комочками свернувшихся детенышей. Где-то среди них лежал и трупик крошечного Тари, который уже никогда не будет.
Через день Зау возвратился в город. Он шагал по захламленному берегу, топча взбитые прибоем серые шапки пены, смотрел на промасленную убитую землю, на отравленную зелень, местами еще вылезавшую из изуродованной почвы, и пытался представить себе: где здесь были рыбные тони, где выращивали рис или низкие пальмы с мучнистой сердцевиной, а главное, где могли лежать детские площадки, искрящиеся первыми звонкими словами, давно отзвучавшими, площадки, залитые сегодня мазутом и кислотой, среди которых новорожденный не прожил бы и четверти часа.
Несколько недель Зау не выходил из мастерской, готовя детали ловушек и всевозможный инструмент, который мог потребоваться ему в дальнейшем, а потом собрался и ушел к опустевшему болоту. Он понимал, что новая работа будет далеко не так интересна, как прежняя, знал, что будет обречен на многомесячное молчание и сможет лишь слушать других. И все же Зау не колебался, делая выбор, поскольку видел, что самые остроумные железки теряют смысл, если окажется, что с ними некому возиться.
Молчальник Пальн без лишних слов принял его помощь, показал изнанку знакомого с детства нехитрого хозяйства площадки. Главным в работе оказалась тишина — близкий голос портил слух детей и мешал слушать общий хор, из которого детеныши сами выбирали нужные сведения. Даже шептать без особой надобности Пальн не советовал. Жить Пальн предложил вместе с собой в примитивном деревенском доме, без душа и с отоплением в виде пузатого, булькающего самовара дрожжевой грелки, необходимость чистить которую так пугала Изрытого. А через несколько лет Пальн так же просто оставил дом Зау, а сам ушел на другую площадку, где не осталось почему-то ни одного воспитателя.
Каждый год по весне, когда у других начинался сезон любви, Зау, ворча про себя (единственное время, когда он мог себе это позволить!), здоровенными граблями прочищал дно болотца, которое без этого давно бы заросло, и засеивал мелководье микроскопической икрой улиток и зернистыми комьями лягушачьей икры. Потом, поглядывая на припекающее солнце, сгребал в кучи песок и начинал ждать рожениц. Те приходили, не глядя ни на кого, разрывали ямки, быстро оставляли кладки, присыпали яйца разогревшимся на солнце песком и уходили с сознанием выполненного долга. Зау с ними не разговаривал, и они не обращали внимания на него.
Когда на жарком склоне не оставалось мест, Зау перегораживал вход на площадку и отправлял всех дальше, за город, где в нескольких часах пути на краю больших болот были оборудованы еще две площадки. Иногда роженицы спрашивали, нельзя ли найти на площадке дополнительное место, тогда Зау молча отказывал им. Конечно, песчаных куч можно было нарыть сколько угодно, но тогда слишком много малышей погибло бы в перенаселенном детском саду.
Однажды среди опоздавших Зау увидел Мезу. Видно, и в ней голос крови взял верх над рассудком. Меза, услышав, что Зау узнал и вспомнил ее, заколебалась, но все же подошла и спросила о лишнем месте, хотя заставленные ворота говорили яснее слов.
— Я не могу идти к болотам, — сказала она. — В лаборатории не осталось никого, животные за это время погибнут.
Зау отвернулся. Он хотел сказать, что у него погибнут разумные, напомнить, как сама Меза твердила о необходимости заботиться прежде всего о своих детях, вспомнились и молочники, поставленные ему в пример, и думы о бессмысленности самой жизни, если она кончится вместе с тобой… Все это пропиталось давней, но неугасшей обидой и сплелось в такой клубок горечи, что когда Зау повернулся, чтобы коротко ответить: «Нет», — Меза уже уходила, вздрагивая, словно ее стегал источающий вопль оголенный электрический провод.
Две недели после появления яиц Зау жил спокойно, следил лишь, чтобы не добрались до песчаного инкубатора прожорливые ночные воры. А потом начиналась суматоха. За несколько часов теплый берег покрывался сотнями маленьких, неистово галдящих фигурок. Углядеть за всеми детенышами не было никакой возможности — они лезли в воду, срывались с забора, убегали и не возвращались. Многие болели, а бывало, что из целой кладки так и не появлялось ни одного живого…
К осени на площадке оставалось лишь несколько десятков воспитанников. Их Зау различал по голосам, заботился о них, подкармливал в голодный сезон, снисходительно, вполголоса беседовал с ними и вообще относился к ним, как к состоявшимся говорящим, хотя и понимал, что первую зиму переживет меньше половины детей.
Временами эта селекция, отбор на выживаемость, казалась Зау жестокой, но тогда он вспоминал краткие наставления Пальна: разум родился в борьбе за выживание, и каждый разумный обязан повторить этот путь. Если слишком заботиться о новорожденных, они вырастут слабыми и среди них не окажется ни одного по-настоящему разумного, а лишь пустоголовые жужжалки. Такие опыты ставились и обошлись говорящим слишком дорого. Потом на память приходили чадолюбивые молочники: безмозглые, хищные и глухие. Этот врезавшийся в душу образ помогал балансировать между равнодушием и ошибкой.
За неделю до нового сезона любви последние малыши покидали площадку. Обычно Зау сам отводил их в ближайший поселок, откуда они разбредались кто куда в поисках места. А Зау возвращался к песчаному холму и готовил его к приему нового поколения.
Следующий год повторял предыдущий, а потом сам повторялся с началом нового сезона. Катастрофы случались редко, хотя химические мастерские были восстановлены и даже разрослись.
Обычно больше всего жизней уносили холодные зимы и хищные враги. Порой случалось, что по весне Зау некого было отводить в поселок. Особенно досаждали молочники, изобретавшие все новые и новые каверзы. Теперь Зау жалел, что Меза куда-то исчезла, и ее голоса давно не слышно. Может быть она, первая заметившая мутации среди молочников, могла хоть что-то посоветовать. А так приходилось бороться вслепую, почти не зная противника.
Воспитатель — это была работа, все признавали ее нужной; и хотя Зау не сдавал на склады изделий, все же за ним резервировалась и еда, и кое-что из вещей. Заработок воспитателя было бы смешно сравнивать с тем, что получал Зау, когда был металлургом, но, с другой стороны, в университете вообще ничего не платили, Мезе с товарищами приходилось полагаться лишь на себя и щедрость таких, как Зау. Хотя теперь Зау не смог бы делиться с другими своим достатком. Впервые он столкнулся с ситуацией, когда заработка стало не хватать. Не на жизнь, разумеется, здесь его требования всегда были скромны, а на работу. Молочники наносили свои безжалостные визиты уже с появлением яиц, и Зау, видя, что капканы не спасают от напасти, решил испробовать яд. А поскольку личных фондов не хватало ни на яд, ни на приманки, Зау пришлось зарабатывать их на стороне.
