Лев Куклин - Операция снег
В воде пескари мелькают, серебряными искорками пляшут на мелководье, как ожившие солнечные зайчики. Руку в воду опустишь - и покроется рука крошечными блестящими пузырьками, как стебель росой, пальцами пошевелишь по дну искривленные тени побегут, пескари в сторону шарахнутся.
Один берег Ельны отлогий, а по другому, обрывистому, ивы течению кланяются, ветви в воде моют. Хлысты у ивы гибкие, красные, а листья узкие, серебристые с изнанки, верткие на ветру, словно рыбешки. Иная ива так над водой ветви развесит - в густую тень войдешь, как в пещеру. Все тело прохладой охватит - хорошо!
Где-нибудь после полудня, когда тень становилась совсем короткой и, словно собака в конуру, пряталась под ноги, мы вылезали на высокий луговой берег. Измаянные духотой и купаньем, мы по очереди, отвернувшись друг от дружки, полоскали и выжимали наши трусики и развешивали их на прибрежном краснотале для просушки. После чего забирались в тень высоченных медвяных медвежьих дудок и следили за многочисленными обитателями травяных джунглей. Тоська сидела, обхватив колени руками, в своем сарафанчике.
Мне очень нравился красный Тоськин сарафанчик, уже не раз стиранный и изрядно выгоревший на солнце. По краю подола шел красивый рисунок: желтые колосья вперемежку с синими васильками. Этот рисунок не был вышит: это Тоськина мама, веселая Тамара, сама придумала и сама нарисовала дочери колосья и цветы масляными красками по суровому полотну.
Точно так же она расписывала и рубашки Тоськиных младших братишек, "построенные" домашним способом. Конечно, это было не навек. Зато дешево, красиво, и на сезон, во всяком случае, хватало...
В тот день, помню, у нас был нехитрый завтрак: я достал из кармана кусок хлеба, а Тоська - пригоршню сушеных груш. Груши мы долго и старательно размачивали в ельнинской воде, после чего они казались нам и сочнее, и сытнее...
Домой мы шли рядом, как бы нечаянно задевая друг друга то боком, то горячей рукой, теснясь на узкой, пружинящей под ногами луговой тропке. Я нес на плече, на рогатульке, Тоськины тапочки. Из горьковатой тени раскидистых прибрежных ив мы выскочили на прямую открытую дорогу к мосту, залитую безжалостным отвесным солнцем, - и невольно зажмурились. Когда же мы открыли глаза и проморгали радужные круги перед глазами, оба сразу увидели, что впереди нас ждало самое страшное: на перилах и настиле по обеим сторонам моста расселись, как сороки на заборе, мальчишки из компании Семки Душного. Их главарь тоже был здесь - высокий, худосочный подросток с такими запавшими, почти провалившимися глазницами, что его глаза, должно быть, сильно давили ему на затылок... Вероятно, он маялся желудком, потому что у него постоянно шел тяжелый, непереносимый запах изо рта. И характер Семки вполне соответствовал прозвищу! "Душной" в местном значении ничего общего не имел со словом "душный". Это слово означало именно - вонючий.
Семка безупречно подражал голосам птиц и животных, за что пользовался известностью и ребячьим авторитетом. Таковы извилистые дороги славы! С несомненным актерским мастерством он передразнивал также любого встречного-поперечного, мстительно подмечая и высмеивая свойственные каждому недостатки. Он был зол и нестерпимо завистлив ко всему здоровому, а его дразнилки были ядовиты, смешны и прилипчивы, как репей.
Я понимал, что бить меня они не будут. Сработает неписаный закон мальчишеских отношений: семеро одного не бьют. Но они всей компанией потащатся за нами до самого дома, погромыхивая смешком, словно консервная банка на собачьем хвосте, ни за что не отвяжутся и после не дадут прохода ни мне, ни Тоське и задразнят до смерти.
Мне так и представилось - до слез, до тугой помидорной красноты, налившей лицо, - как они, кривляясь и приплясывая, топают за нами по скрипучим деревянным тротуарам нашего Ельнинска и орут дурными голосами: "Жених и невеста, настряпали теста! Печь провалилась, невеста подавилась!"
И вся наша улица, вся школа, а скоро и весь наш невеликий городок до последнего человека будут знать, что мы с Тоськой Ступиной - жених и невеста. Они будут знать нашу светлую тайну, и тыкать в нас пальцами, и подмигивать, и высовывать языки!
Нет, лучше уж погибнуть в честном бою лицом к лицу с противником, чем подобное унижение! И я вытащил заветный перочинный нож с двумя лезвиями и треснувшей костяной ручкой, со вздохом раскрыл его и зажал в сразу вспотевшей руке.
Вдруг Тоська взглянула на меня потемневшими до густой черноты глазищами, и... случилось невероятное, словно гром грянул с безоблачного июльского неба! Она взяла меня двумя ладонями за уши, притянула к себе и звонко чмокнула в щеку плотно сжатыми губами! Я даже покачнулся. В глазах у меня потемнело от неожиданности и гордости. Может быть, поэтому Тоське удалось так легко разжать мой побелевший от напряжения кулак с зажатым в нем ножом.
Она спокойно взяла ножик, щелкнула лезвием, закрывая его, сунула мне в карман, но чудеса продолжались! После этого Тоська оперлась на мое плечо, вытряхнула песок из тапочек и, обтерев каждую ногу ладошкой, не торопясь надела. Компания огольцов с безразличным видом терпеливо ожидала потехи.
Тоська оглядела их сузившимися, как у кошки, глазами, ласково, но твердо взяла меня за руку своей крепкой шершавой ладошкой и сразу изменившимся, каким-то влажным повзрослевшим голосом тихо сказала:
- Идем... Только руку не вырывай. Увидишь - ничего не случится.
Я перелез через изгородь первым. Тоська, перелетавшая раньше перелаз одним прыжком так, что сарафанчик вздувался пузырем, сейчас перешагивала с жердины на жердину и задержалась наверху. Я не слыхал о правилах хорошего тона, но каким-то новым, обостренным чутьем понял, что надо подать ей руку. И я, преодолевая внутреннее сопротивление, сделал это! Она приняла мой отчаянный жест как должное, оперлась на мою рыцарскую руку и не спрыгнула, а величественно сошла на землю.
Держа Тоську за руку, я ступил на раскаленные доски моста, как на эшафот. Лицо Семки Душного медленно, но неотвратимо приближалось к нам.
Вот он открыл рот, выдохнув струю смрадного воздуха, , спрыгнул с перил, сделал шутовской поклон, язвительно присвистнул и загоготал:
- Ну что, голубчики, гули-гуленьки? Наворковались?
Но Тоська спокойно и, как мне тогда показалось, даже чуточку лениво скользнула по нему презрительным взглядом и бросила через плечо, крепко стискивая мою руку:
- А тебе что, Семочка? Завидки берут? Да на тебя ни одна девчонка в городе не взглянет даже за рабочую карточку! Лучше бы ты зубы по утрам чистил! Эх ты, козел вонючий! Одно слово - "душной"!
Но всего этого Тоське показалось еще мало! Пользуясь тем, что я был в каком-то сладком полусне и целиком подчинился ее сокрушительной женской воле, она совершенно бесстрашно согнула мою правую руку кренделем и просунула в нее свою. Тоська Ступина медленно и важно проплыла мимо всех, держа меня под руку!
