Колин Уилсон - Дельта
Встал выбор: спускаться ли сейчас вниз, в самые заросли, или же так и идти верхом, огибая местность по кривой, благо с гребня еще не сошли. Поскольку перед выходом условились, что первым делом надо будет добраться до слияния двух рек, то решили не менять взятого курса и продолжать идти верхом, спуск в заросли откладывая до последнего. Потому, наспех освежившись в сбегающем вниз быстром ручье, двинулись по травянистому склону вверх, к ближайшей прогалине между деревьями.
Не добравшись еще до верха, Найл обратил внимание, что характер растительности сменился. Трава по эту сторону ручья стала толще, небрежнее. Когда, случайно запнувшись, он зарылся в нее руками, возникло любопытное ощущение: травинки, будто живые, попытались увильнуть из-под ладоней. На ощупь они были толстыми и влажными – казалось, что сжимаешь пальцами пригоршню тонких зеленых щупалец. Попытался сорвать одну – та, странным образом отвердев, не далась.
Когда подошли ближе, стало видно, что изменился и характер деревьев. Теперь это была скорее не дубрава, а тропический лес. Стволы черные, поверхность у многих чешуйчатая, как кожа у рептилий. Иные широки у основания, а возле нижних сучьев значительно уже, да вдобавок еще и искривлены, словно некая исполинская рука, схватив, пыталась вывернуть их из земли. В сравнении с деревьями на той стороне долины у них было бесспорно больше сходства с живыми существами; их корни будто силились выдраться наружу из почвы. Некоторые откровенно напоминали дыбящихся пауков – не очень приятное сравнение. Стоило ступить под их сень, как возникло чувство, что за тобой наблюдают, будто на ветвях крепились невидимые глаза.
Земля под ногами была покрыта кустами и ползучими побегами, среди которых тут и там проглядывали экзотические цветы. Доггинз окинул поросль подозрительным взором.
– Здесь безопасно? – спросил он у Симеона.
– На такой высоте, да. За исключением разве вон того, – он указал через поляну на броский, привлекательный розовый цветок, возвышающийся над путаницей ползучих побегов. Затем повернулся к Манефону: – Дай-ка на минуту свое мачете.
Взяв в каждую руку по мачете, он через поляну приблизился к цветку; в целом растение было шириной около метра. Необычной формы лепестки вполне бы сошли за паруса небольшой лодки, вместе с тем растение выглядело достаточно безобидно. Симеон протянул левую руку и лезвием мачете коснулся цветка. Тот неожиданно сомкнулся вокруг лезвия и выдернул мачете из руки. Симеон, размахнувшись, сплеча рубанул другим мачете, смахнув цветок с крепкой зеленой шеи. Обезглавленная, та стала по-змеиному извиваться и, удивительно, из нее фонтаном хлестнула красная, похожая на кровь жидкость. Розовый цветок, так и не выпустив мачете, шлепнулся на спутанные у основания стебля побеги. Симеон нагнулся и потянул мачете за рукоятку. Стоило ему это сделать, как побеги вдруг пружинисто распрямились и схватили его за кисть и предплечье. Симеон наотмашь рубанул по ним мачете, что в правой руке. Прорубить в целом удалось, но не успел, он и этого, как вокруг голени уже обвился толстый – с ручищу Манефона – побег, взявшийся откуда-то снизу.
– А ну поднавались! – позвал Симеон, обернувшись. И тут его дернуло так, что он, испуганно вякнув, потерял равновесие, а толстый побег стал подтаскивать его к листьям.
Через секунду подоспели остальные и сообща стали яростно сечь побеги. Найл обратил внимание, что Симеона атакует еще и обезглавленный стебель, продевшись под мышкой и силясь затянуть в гущу широких листьев; Найл отсек его одним ударом. Прошло не меньше пяти минут, прежде чем Симеона удалось вызволить окончательно. Он, тяжело отдуваясь, поднялся на ноги и с угрюмой ухмылкой оглянулся на обезглавленное растение.
– Вот вам еще один урок о вреде бестолковой бравады. Когда я был здесь последний раз пять лет назад, с этими бестиями сладить было гораздо проще. Теперь они, смотрю, стали гораздо коварнее, – он огляделся. – Да, в Дельте ничто не остается неизменным.
Он стер со щеки брызги кроваво-красного сока, поглядел задумчиво на измазанные пальцы, затем нюхнул. Розовый цветок лежал, все еще сжимая мачете. Симеон высвободил лезвие, оторвал попутно один из лепестков. Его он тоже понюхал, затем надкусил краешек.
– Смотри, отравишься, – осторожно заметил Доггинз.
– Едва ли. У этого создания уже есть вполне надежная система защиты.
– Откусив лепесток, мелко его пожевал. – М-м-м. На-ка, попробуй, – он протянул кусочек Доггинзу; тот покачал головой. Найл, в отличие от него, решился и осторожно надкусил упругую нежную плоть. Вкус оказался удивительно приятный. Лепесток был мясистый, хрусткий, сочный и напоминал по вкусу золотистое вино. Он оторвал еще один лепесток и предложил его Милону:
– Попробуй. Просто прелесть.
Вскоре даже Догтинз, одолев подозрительность, нажевывал с видимым удовольствием.
– Это, ясное дело, приманка, – рассказывал Симеон. – Цветок здесь для того, чтобы завлекать насекомых, а затем их поедать, – он указал на обрубленный змеевидный побег, лежащий в ногах. – А это, очевидно, чтобы улавливать животных покрупнее.
– Как раз животные нам здесь не попадались, – заметил Милон.
– Еще встретишься.
– Их в этих местах, я понимаю, не так уж и много, при всех здешних растениях-хищниках? – предположил Манефон.
Симеон покачал головой.
– Твоя правда, если б Дельта хоть чем-то была схожа со всеми другими местами на планете. Но она своего рода кипящий эволюционный котел, – он показал жестом вокруг себя. – Все, что вокруг – сплошной эксперимент. Если какое-то создание не в силах выжить, оно попросту сминается и вместо него вылепливается что-нибудь другое. Так что это неустанный коловорот все новых форм жизни.
Плоть розового цветка великолепно усваивалась желудком. Вдобавок она, похоже, содержала какой-то тонизирующий фермент, создающий приятную, согревающую эйфорию. Когда двинулись дальше, каждый чувствовал себя бодрее и увереннее. Над землей во множестве торчали разные кусты, цветы и побеги, но не представляли для продвижения существенного препятствия. Растительность под ногами сочно похрустывала, запах поднимался сладковатый, пряный, чем-то напоминающий запах роз. Имея за плечами опыт вчерашнего дня, Найл постоянно был начеку, а когда специально расслабился, стало ясно, что окружающая растительность не пытается навязывать вибрацию Дельты, а значит не таит в себе каверзных подвохов. Однако удерживать себя в состоянии расслабленности оказалось непросто; все, мимо чего ни проходили, сочилось своим особым типом сознания – от дремотного благодушия гигантских орхидей, чьей единственной целью было заманивать пчел, чтобы осеменяли пыльцу, до злобной немой угрозы дерев-душегубов, свисающие лианы которых зловеще подергивались от жуткого желания хватать и удушать. Сперва Найла полонило веселое любопытство: еще бы, такое множество типов сознания, среди которых его собственное – узкое, человечье – всего лишь одно из многих; однако уже через полчаса он пресытился от новых впечатлений и испытал облегчение, когда мысли возвратились в свое обычное, ограниченное привычными рамками состояние.
