Александр Громов - Шанс для динозавра
Чуть-чуть успокоить совесть.
И, разумеется, соблюсти приличия.
* * *– Фитиль вздуй… Целься… Пли!
Первая шеренга нестройно выпалила. Шагах в сорока от нее набитые тряпьем мешки – мишени – нестройно дернулись. Не все. Поплыл по ветру пороховой дым.
– Не стоять! Не пялиться! Ежовый мех! У тебя что, дерьмо в башке? Разворот кругом – и в хвост! Вторая шеренга… целься… пли!
Лейтенант орал, зверски выкатывая глаза на подчиненных и временами бросая опасливый взгляд на наблюдавшего за экзерцицией князя. Новобранцы очень старались не оплошать, в результате чего то и дело спотыкались на ровном месте, роняли аркебузы и путали строй. В мире, где родился князь Барини Первый, он же Толя Баринов, это явление носило краткое название – «визит-эффект». Здесь до такого еще не додумались, и если солдат плохо выполняет команды и даром жжет порох – виноват, безусловно, офицер. Вот почему лейтенант багровел, кусал от злости ус и старался взять глоткой. Получалось не очень.
Князь ничего не сказал. Князь просто-напросто взял аркебузу из рук растерянного молоденького солдата, занял его место в последнем ряду и, переступая маленькими шажками вперед вместе с шеренгой, без суеты, но быстро зарядил оружие – засыпал в дуло пороховой заряд, вложил пыж и пулю, утоптал шомполом, подсыпал пороху в затравочное отверстие, дунул на фитиль… Выпалив в свою очередь, быстро отошел в последний ряд, вернул солдату оружие. Улыбнулся отеческой улыбкой: вот так, мол, надо. И дивно: дело явно пошло на лад, и никто больше не ронял аркебуз, и мешки с тряпьем стали вздрагивать чаще…
Говоря по совести, мало что приходилось выдумывать с нуля. Тактику залповой стрельбы Барини вчистую стянул у испанской пехоты, латы и шлемы кавалерии – у «железнобоких» Кромвеля. Об артиллерии он знал мало, но не нужно быть гением, чтобы после нескольких неудач освоить литье орудийных стволов вместо склепывания их из железных полос и нарисовать на бумаге лафет – частью по памяти, частью из соображений здравого смысла.
Не видать бы Унгану независимости, если бы не бомбарды новейшего образца, лишь по инерции называемые бомбардами, а не пушками. А много ли их участвовало в битве при Лейсе? Теперь совсем иное дело: Литейный двор работает день и ночь, только успевай подвозить медь и олово, крутятся от водяных колес сверла величиной с хорошее бревно, растачивая каналы орудийных стволов, крутятся малые сверла для ручного оружия, резчики едва успевают изготавливать ложа и приклады для стволов аркебуз, что лежат под навесом, как дрова, каторжники добывают все больше руды, в предгорьях Холодного хребта стучат топоры, вырубая последние леса…
Унган готов к большой войне.
Как всегда, хотелось большего. Чтобы армия выступала в поход с двумя сотнями бомбард, и чтобы в ней не осталось ни лучников, ни косолапых горе-вояк с рогатинами и лесорубными топорами. Вообще по возможности долой ополчение! Разве что в обоз. В строевых частях – только аркебузиры, пикейщики, артиллеристы и конница. Всех выучить, гонять до седьмого пота. Этот мир еще не знал армий, преобразованных муштрой в продолжение руки полководца. Будет такая армия. Еще не завтра, но будет.
Недостатки попадались Барини на каждом шагу. Плохо идет обучение новобранцев. Еще мало бомбард, аркебуз, пороха. Свинца для пуль – и того мало. Чванлив и бестолков младший и средний командный состав. Мелкие дворянчики, радуясь ослабевшей при Барини власти старой аристократии, пролезли на офицерские должности, а сами немногим лучше. Даже казнями трудно заставить интендантов приворовывать, но не воровать. Князь часто вспоминал определение войны, данное одним земным полководцем: противопоставление своей нехватки нехватке противника. И все же…
И все же Унган, по мнению Барини, был готов.
А Империя?
Вспоминалась война за независимость. Три года. Пять крупных сражений. Четыре из них были выиграны Унганом, а одно, вошедшее в историю под именем Семидневной битвы, окончилось, можно считать, вничью. Но Империя приустала от войны, однако еще далеко не изнемогла. Если бы после Лейса Барини повел свою победоносную армию дальше в глубь имперских земель, как советовали ему некоторые опьяненные победой генералы, последствия были бы непредсказуемыми.
И Барини отступил, заключив перемирие. Отступил, несмотря на ропот военачальников, мечтавших взлететь под самый княжеский трон на крыльях славы, и солдат, не дорвавшихся до настоящей добычи.
Он отступил, чтобы без помехи делать главное – понемногу менять этот мир, начав с Унгана. Пропагандировать учение Гамы, выращивать ростки новой идеологии. Иногда ломать, но чаще гнуть. Терпеть, выжидать, работать над настоящим и будущим Унгана. Богатеть вместе с княжеством, копить мощь и ждать, когда же наконец изменившееся соотношение сил позволит разгромить Империю без особого риска.
Чтобы продолжить там то, что начал в Унгане.
Он не понимал тогда, что без расчетного риска все равно не обойтись. Теперь осознал вполне. Всех имперских шпионов не выловишь. Империя насторожилась. Она тоже готовится к войне, и, если сумеет напрячь все силы, никто не сможет предсказать итог борьбы. Возможно, она надорвется, сокрушая мятежный Унган, и распадется на десяток враждующих между собой королевств – но какое до этого дело бывшему князю бывшего Унгана, если его княжество исчезнет, а вся многолетняя работа пойдет насмарку?
На Зелейном дворе, вынесенном от греха подальше за городские стены, Барини выслушал сетования Вияра: селитра, мол, не та, отчего и порох дрянь. Не поверил: высыпал щепоть пороховых зерен на чистую доску, приказал принести лучину, поджег… Вспыхнуло вроде нормально…
– Не то! – горячился Вияр. – Это не порох! Вот в прошлом месяце караван привез селитру так уж селитру! А эта – дерьмо. Ее бы в Империю продать, самое лучшее ей применение…
– Ну-ну, – погрозил ему пальцем Барини. – Распродавался. Купец какой.
В том, что касалось производства смертоносного зелья, он полностью доверял нюху Вияра. Вияр не был ученым, а был он ремесленником в лучшем смысле этого слова, большим мастером и художником своего дела. Кисть его правой руки была оторвана близким взрывом, на левой не хватало двух пальцев, один глаз выжгло, в кожу лица навеки впились несгоревшие порошинки. В городе его побаивались, считая колдуном и чернокнижником. Последнее изрядно забавляло князя – он-то знал, что Вияр читал по складам и едва мог написать свое имя.
Насчет селитры он был прав. С селитрой дела обстояли неважно. Давно уже в Унгане не осталось ни одной неразвороченной помойки – угрюмые и неразговорчивые землекопы Вияра добывали вонючую землю со дна помойных ям и со скотных дворов, тут же баламутили ее в корчагах с водой, добавив печной золы, сливали раствор в котлы и выпаривали его. Настоящей – ямной – селитры вечно не хватало. Селитряные рудники за Малым хребтом кое-как покрывали дефицит необходимейшего сырья, но его качество оставляло желать лучшего, что выводило Вияра из себя.
