Василий Головачев - Настоящая фантастика – 2015 (сборник)
Отчего-то Вольсингама это нисколько не удивило. Поерзав в кресле и кое-как устроив зад между двух костяных отростков, он вытянул длинные ноги под стол и поинтересовался:
– А что актеры?
– Что актеры? – дернулся Гроссмейстер.
– Вы допросили актеров?
– Актеры здесь ни при чем, – угрюмо сказал сыскарь.
– Вот как. Откуда такая уверенность?
– Не наглейте, Вольсингам. Пока что я тут решаю, кого задержать, а кого отпустить.
Вольсингам и сам понимал, что лезет на рожон, но остановиться уже не мог.
– Этот мальчик… тот, что играл лозницу.
– Что мальчик? – почти выкрикнул полицейский, и Вольсингам понял, что на правильном пути.
– Младший цензор? – как можно небрежней спросил он. – Или уже полный… выжига, по-вашему. Хотя, конечно, выжиганием ростков их работа не ограничивается. Что, пришлось отпустить? Правильно, ни к чему вызывать лишнее недовольство архипротектора Герца, и так в Городе черт-те что творится: лозницы, убийства…
Вольсингам осознал, что переигрывает, и заставил себя заткнуться. Полицейский вцепился в край стола.
– Откуда вы узнали?
– Видел его в столице, – соврал Вольсингам и тут же осекся – но было уже поздно.
Гроссмейстер медленно улыбнулся, сейчас и в самом деле напоминая змею.
– Не могли вы его видеть в столице. Мальчишке нет и семнадцати, а вы уже тринадцать лет безвылазно сидите в Городе. Как вы узнали?
Вольсингам молчал, глядя в пол, покрытый пыльным ковром. Полицейский спокойно открыл ящик стола, достал из него трубку, выколотил ее, снова набил табаком. Чиркнув спичкой, разжег – и только после этого сказал:
– Не хотите говорить? Зря. Вольсингам, вы сами старательно создаете впечатление человека, который знает больше, чем ему положено. А потом удивляетесь, отчего это вас хватают и тащат в тюрьму…
Вольсингам вскинулся.
– Я не удивлялся.
Гроссмейстер снова осклабился.
– Значит, вы согласны с арестом и обвинением? Я могу счесть это добровольным признанием?
– Считайте чем угодно.
Полицейский отодвинул стул, встал и подошел к окну. Распахнул створку, отчего в комнату сразу ворвались звуки улицы: говор, шарканье подошв, далекие крики мальчишек-газетчиков. Ветерок шевельнул бумаги на столе. Стоя у окна и попыхивая трубкой, Гроссмейстер проговорил:
– Вы так упорно ее выгораживаете. Хотелось бы знать почему. Чем она так запала вам в душу? Я ведь видел, как вы в трактире раздавили стопку. Признаться, тогда я решил, что все дело в лознице, но сейчас думаю, что в мальчишке. И все же мальчишка и лозница как-то связаны, так ведь? Однако вы относитесь к ним по-разному. Ее готовы защищать, вплоть до того, что практически признаетесь в убийстве, которого не совершали. А мальчишка вам неприятен. Потому, что связан с Огненосными? У вас какие-то счеты с официумом? Вас ведь никто не спрашивал, откуда и зачем вы к нам пришли… или от чего бежали. Вольный Город, вольные нравы…
Тут полицейский резко отвернулся от окна и уставился на Вольсингама.
– Огненосцы не любят Детей Леса. Более того, Огненосцы всячески уничтожают Детей Леса на подвластных им территориях. Но наш Город пока сохраняет независимость. Пока. Пока герцог не дразнит гусей. Пока его отношения с лесной нечистью не стали слишком… близкими. Пока к нам не нагрянула свора оберегателей и полка два выжиг.
Вольсингам удивленно взглянул на Гроссмейстера. На скулах сыскаря вспыхнул нездоровый румянец, и обычно бледное лицо оживилось. Похоже, полицейский говорил искренне, говорил о том, что давно наболело. Либо очень умело играл.
– Я родился в вольном Городе, Вольсингам, и умереть тоже хочу в вольном Городе. И совсем не хочу, чтобы Огненосные устанавливали здесь свои порядки. Но этого не миновать, если герцог не одумается. Город кишит шпионами официума, и достаточно дать им один только повод. Я уверен, что убийство монаха было не случайным…
Сыскарь сделал многозначительную паузу. Ветер шелестел бумагами на столе, крики газетчиков из-за окна сделались отчетливей. По комнате плыли сизые кольца табачного дыма. Оживление медленно сходило с лица Гроссмейстера, сменяясь обычной устало-брюзгливой гримасой. Когда полицейский снова заговорил, голос его звучал вполне равнодушно:
– Так откуда же вы все-таки узнали, что мальчишка из цензоров?
Вольсингам улыбнулся, и на сей раз его улыбка могла соперничать с волчьим оскалом Гроссмейстера.
– Жила-была одна семья, – ровно начал он. – Отец горшечник, поставлял свои изделия известной торговой фирме. Мать хозяйничала по дому. Сын… сыну было года три. У матери были зеленые глаза и брови, так высоко вскинутые, что она казалась вечно удивленной. Смотрела на этот мир и удивлялась, до чего он хорош, хотя, по чести, ничего хорошего в нем не было. Потом на нее донесли добрые соседи, позарившиеся, я так полагаю, на мастерскую горшечника. В столице ведь как – ремесленные кварталы. Если ты горшечник, то и сосед твой горшечник, а лишняя мастерская всегда пригодится. Может, у тебя сын подрос и ему собственная мастерская понадобилась…
Вольсингам понял, что говорит путано, но полицейский смотрел на него внимательно и не перебивал. Художник продолжил.
– И вот одним прекрасным утром, на рассвете, в дом горшечника пожаловал наряд цензоров. То есть выжиг. Это здесь они траву жгут и кусты. В столице выжиги жгут, как правило, людей. Хотя нет, не людей, конечно. Нелюдь. Полулюдей. Потомков нечестивых союзов людей и Детей Леса. Вот вроде нашей лозницы. Только лозницы и навки себя защитить умеют, а это была из психей… Тех, что лечат, а не калечат, – усмехнулся он.
Откуда Гроссмейстеру знать про учебные плакаты в семинарских аудиториях, со всеми видами и родами лесных тварей: симбионтами, отлученными и Детьми Леса? А вот Вольсингам помнил их до сих пор. Лозницы, стреляющие тонкими смертоносными лозами из кончиков пальцев. Навки, одурманивающие сознание феромонами. Жар-птицы… Козлоноги, также именуемые сатирами… Древниры, глоты, симб-волки… И психеи. Те, кто лечат деревья, зверей и людей. Возможно, полечила она по доброте душевной и бдительного соседа – ведь как-то он узнал, что рядом живет нечеловек.
К действительности художника вернул голос Гроссмейстера. Тот спрашивал, что же произошло дальше.
– Дальше… А вот что: хозяин имел глупость встать на пороге и не пустить гостей внутрь. От него быстро избавились. Мать вытащили из дома за волосы. Что касается мальчика, он очень громко кричал и отбивался. Отчаянно отбивался для такого карапуза. Старший наряда просто запихнул его в мешок и понес прочь.
