Ричард Матесон - Я – легенда (сборник)
9
Тишину золотого от солнца утра нарушают лишь птичьи трели. Ни дуновения; яркие цветы вокруг домов, кусты, темно-зеленые листья живых изгородей – все недвижно. Облако безмолвного зноя нависает надо всей Симаррон-стрит.
Сердце Вирджинии Невилл остановилось.
Он сел рядом с ней на кровать, глядя на ее белое лицо. Не выпускал из своей руки ее пальцы, все гладил их и гладил. Его тело не шевелилось, превратилось в окостеневший, бесчувственный сгусток плоти и костей. Его глаза не мигали, сжатые губы окаменели, а грудь при дыхании вздымалась так незаметно, что Невилл тоже казался мертвым.
С его мозгом что-то случилось.
В ту секунду, когда дрожащие пальцы Невилла ощутили, что сердце Вирджинии не бьется, его мозг словно окаменел. Медленно, на подгибающихся ногах, Невилл добрался до кровати и бухнулся на нее. И теперь, барахтаясь в паутине нечетких мыслей, он не понимал, как может здесь сидеть, не понимал, почему отчаяние до сих пор не втоптало его в землю. Но исступление не проходило. Вместе с Вирджинией замерли, в последний раз вздрогнув, вся жизнь и весь мир. Прошло тридцать минут; потом сорок.
Потом, медленно, как будто он исследовал какое-то природное явление, Роберт Невилл ощутил, что его собственное тело дрожит. Не обычной дрожью, когда в одном месте трепещет нерв, в другом – мышца. Эта дрожь сотрясала весь организм. Его тело беспрерывно трепетало: сгусток нервов, не подчиняющийся разуму, оставленный волей на произвол судьбы. Последними остатками разума Невилл понял, что это его защитная реакция.
Больше часа он просидел, как парализованный, уставившись на ее лицо.
И вдруг с глухим хрипом вскочил с кровати и вышел из комнаты.
Половина виски пролилась мимо стакана, в раковину. То, что каким-то образом все-таки попало в стакан, он выпил залпом. Тонкая огненная струйка юркнула в желудок, обжигая онемелое, обратившееся в полярный лед тело. Припадая на один бок, он неловко оперся о раковину. Дрожащими руками снова наполнил стакан доверху и осушил большими судорожными глотками.
«Это только сон», – тщетно пытался он протестовать. В его мозгу словно гудел чей-то голос.
– Вирджиния…
Он все время вертел головой, обшаривая взглядом комнату, словно искал что-то потерянное, словно пытался понять, куда же подевался выход из этого дома кошмаров. Из его горла вырывалось еле слышное недоверчивое ворчание. Он решительно сцепил трясущиеся руки.
Но они задрожали так, что глаз не мог уследить за их движениями. Отчаянно, словно спасаясь от удушья, Невилл втянул в себя воздух, разнял руки и прижал их ладонями к бедрам.
– Вир-джи-ни-я.
Он сделал маленький шаг вперед и громко вскрикнул, когда пол встал на дыбы под его ступнями. Вспышка боли в правом колене, и горячие колючки понеслись вверх по бедренным артериям. Подвывая, он поднялся на ноги и доковылял до гостиной. Там он застыл, как статуя посреди землетрясения, бесчувственным взглядом уставившись на дверь в спальню.
Перед его глазами опять предстала сцена из недавнего прошлого.
Гигантский костер трещит, клокочет желтыми языками пламени, шлет в небо густые, жирные клубы дыма. Маленькое тельце Кэти у него на руках. Подходит кто-то, вырывает ее у Невилла грубо, словно узел с тряпьем. Уносит его девочку, ныряет в темную мглу. А сам Невилл стоит и стоит, пока ужас не входит в него, точно свая в землю под методичными ударами горя.
Внезапно он с безумным воплем ринулся вперед.
– Кэти!
Чьи-то пальцы вцепились в его плечо, люди в масках и холщовых балахонах оттащили его обратно. Его волокли прочь от котлована, и ботинки неистово вгрызались в землю, оставляя на ней две ровные борозды. Его мозг взорвался, из горла вырвался крик.
Тут его челюсть онемела от неожиданного удара, дневное небо застлала ночная тьма. Виски горячо защекотал горло, он закашлялся, а потом оказался в машине Бена Кортмана. Безмолвный, закаменевший, Невилл глазел на великанскую дымную мантию, парящую над землей, как черный призрак отчаяния рода человеческого.
Отдавшись воспоминаниям, он вдруг зажмурился и до боли стиснул зубы.
– НЕТ.
Он не положит туда Вирджинию. Даже если за это убьют его самого.
Медленно переставляя негнущиеся ноги, он дошагал до парадной двери и вышел на крыльцо. Соскочив на вянущую траву, двинулся вдоль улицы к дому Бена Кортмана.
От сияющего солнечного света его зрачки сузились, стали блестящими черными зернышками. Руки болтались по бокам, онемевшие и бесполезные.
Музыкальный звонок по-прежнему играл мелодию.
«Ах, как я трезв».
От абсурдности всего происходящего Невиллу захотелось что-нибудь разломать на части. Он вспомнил, как Бен устанавливал этот звонок, упиваясь своим остроумием.
Прямой – точно аршин проглотил – Невилл стоял перед дверью, и в его голове еще гремело: «Мне плевать, что таков закон, плевать, что отказ равнозначен смертному приговору, я не позволю бросить ее туда!»
Его кулак забарабанил в дверь.
– Бе-е-ен!
В доме Бена Кортмана стояла тишина. Белые занавески в окнах, выходящих на улицу, не колыхнулись. Он различал за окнами красную кушетку, торшер с украшенным бахромой абажуром, пианино фирмы «Кнабе», за которое Фрида садилась воскресными вечерами, когда хотела подурачиться. Он моргнул. А сегодня, какой сегодня день недели? Забыл, потерял счет дням. Невилл пожал плечами. Нетерпеливая ярость переполняла его жилы, жгучая, как соляная кислота.
– Бе-е-е-е-ен!
Снова его крепкий кулак заколотил по двери, кожа вокруг побелевших губ собралась в уродливые складки. Где же он, будь он проклят! Невилл нажал на кнопку своим нетвердым, ломким, как стекло, пальцем, и звонок снова завел песню пьянчуги: «Ах, как я трезв, ох, как я трезв, ах, как я трезв, ох, как я…»
С бешеным сопением он бросился всем телом на дверь, и та, распахнувшись настежь, стукнулась о стену. Она была не заперта.
Роберт Невилл вошел в тихую гостиную.
– Бен, – сказал он громко. – Бен, мне нужна твоя машина.
Они были в спальне, затихшие и недвижные, скованные дневной комой; лежа поодаль друг от друга на своей двуспальной кровати – Бен в пижаме, Фрида в шелковой ночной рубашке. Мощные грудные клетки ритмично колебались от тяжелого дыхания.
Несколько минут он простоял, глядя на них. На белой шее Фриды темнело несколько ранок, покрытых корочкой запекшейся крови. Он перевел взгляд на Бена. У Бена на горле ранок не было. И Невилл услышал в своей голове голос, сказавший: «Скорей бы проснуться».
Он встряхнул головой. Нет, от этого сна пробуждения не будет.
Ключи от машины он нашел на комоде. Забрал, повернулся на каблуках, и тихий дом остался у него за спиной. Это был последний раз, когда он видел Бена и Фриду живыми.
Мотор, кашлянув, ожил, Невилл дал ему несколько минут проработать вхолостую и заглохнуть. А сам сидел, уставившись на улицу через пыльное ветровое стекло. Жирная муха с жужжанием кружилась вокруг его головы. В машине стояла такая духота, что нечем было дышать. Он глядел, созерцал зеленоватое блестящее тельце мухи, чувствовал, как нетерпеливо трепещет автомобиль.
Через какое-то время Невилл опустил заслонку карбюратора и выехал на улицу. Поставил машину на дорожке перед своим гаражом, заглушил мотор.
Дома было прохладно и тихо. Его подошвы еле слышно прошаркали по ковру, потом застучали по половицам коридора.
Он застыл на пороге, глядя на жену. Она по-прежнему лежала на спине, прижав руки к бокам, слегка согнув белые пальцы. И казалась просто спящей.
Он вернулся в гостиную. Что ему делать дальше? Выбирать, взвешивать варианты – все это теперь, похоже, ни к чему. Какая разница, так он поступит или эдак? Что бы он ни решил, смысла в его жизни не прибавится.
Роберт Невилл остановился у окна, глядя на тихую, прокаленную солнцем улицу – глядя глазами мертвеца.
«А зачем я тогда доставал машину?» – спросил он себя.
Его кадык ходил ходуном, пока он глотал виски.
«Я не могу ее сжечь, – думал он. – И НЕ СОЖГУ».
Но что еще можно предпринять? Похоронные бюро закрыты. Тем немногим гробовщикам, у которых еще хватило бы физических сил заниматься своим ремеслом, запрещает это делать закон. Немедленно после смерти все без исключения покойники должны быть преданы огню в котловане. То был единственный известный способ предотвратить заражение. Только пламя могло уничтожить бактерии, вызывавшие чуму.
Он знал об этом. Он знал, что таков закон. Но много ли людей выполняет его? Над этим он тоже ломал голову. Многие ли мужья соглашаются кинуть в пламя своих жен – своих спутниц жизни, своих любимых? Многие ли родители соглашаются кремировать своих обожаемых детей, многие ли дети – швырнуть дорогих родителей на костер в сто ярдов площадью, в сто футов глубиной?
Нет, если от мира что-то и осталось, так это клятва Невилла, что Вирджиния не будет сожжена в котловане.
Прошел час, пока он наконец не набрел на решение.
