Владимир Немцов - Последний полустанок
— И не надо. На Земле его заметили с астрономической точностью. Все, что ты перечислил, они знают лучше нас. И самочувствие твое им известно: пульс, дыхание… Ты напиши о своих впечатлениях. Вот что требуется.
Багрецов посмотрел на темный экран, где было полным-полно звезд — и маленьких и больших, по все они горели одинаково ярко и чем-то напоминали оперную декорацию.
Заметив растерянность Вадима, Поярков посоветовал:
— О звездах тоже нечего писать. Внизу они видны как на ладони. Сам понимаешь — электронные телескопы… Кажется, они все работают? — Он посмотрел вверх, где фосфоресцировала схема расположения приборов в «Унионе», и, заметив светящиеся голубые треугольнички, удовлетворенно добавил: — Ну и задали мы работу астрономам!..
Снова Вадим посмотрел на Землю. Она побледнела, выцвела и стала похожа на огромную Луну. По ней бежит тень, — значит, на этом полушарии наступает ночь… И здесь, наверху, тоже ночь.
— И про Землю ничего не напишешь, — отмахнувшись от плавающего карандаша, сказал Багрецов. — Ее там лучше видно.
Поярков гладил щеку пушистой теплой рукавицей, и ему казалось, что это ластится ручная белка, которая живет у него в доме. Давно с ней не играл.
— Нет, о Земле бы я написал, — проговорил он после недолгого молчания. Только слов не найти… Попробуй.
Невольно вспомнив, что когда-то писал стихи, Вадим представил себе, как это могло бы здесь выглядеть. Стихи из космоса? Ужасное кощунство! В минуты сильных потрясений не до рифм. Но какое же здесь потрясение? Все позади, и даже последний толчок, что выбросил тебя в просторы Вселенной, останется в памяти лишь болезненным ощущением. Одно самое невероятное и острейшее чувство, равного которому никогда не испытывал и никогда не испытает Вадим, — это жадная, мучительная до слез любовь к Земле и хозяину ее — человечеству.
Обуреваемый этими чувствами, Вадим заговорил:
— Я вот о чем подумал, Серафим Михайлович. Сколько по свету бродит эгоистов и пошляков, которые прямо заявляют, что не любят людей и землю, где они родились. У молодых это чаще всего дурацкая поза. Им все надоело, и они, видите ли, желают отправиться в космический рейс, на Марс, на Венеру, в галактику, к черту на рога. Как таких ребят вылечить? Посадить бы их сюда, в кабину, в камеры вместо Яшки и Тимошки. Пусть полетают хотя бы недельку, и тогда они будут целовать землю и всех людей.
— Всех — это зря, — чуть улыбнулся Поярков. — Есть ведь настоящие человеконенавистники. Они не мальчишки, и у них это вовсе не поза. Они не говорят, а делают. Читал, наверное, о последних событиях?
Конечно, Вадим читал и пробовал даже рассказывать Римме о том, как колонизаторы расправлялись с патриотами. Римму это не волновало. Тогда Вадим очень огорчился, а сейчас…
— Я почему-то стал иначе относиться к людям, — признался он Пояркову. Враги, конечно, есть враги, но я говорю о наших ребятах… Вы помните, сколько было получено писем после запуска первых спутников и ракет. Писали студенты, старшие школьники. Все они готовы были лететь в космос. А зачем?
— Нет, здесь ты не прав, Вадим. Это было одно из проявлений патриотизма. Многие писали, что готовы отдать жизнь, если потребуется.
— Во имя науки? Но в данном случае это наивно. Какую пользу может принести науке ничего не понимающий в ней школьник или даже студент? Если бы Афанасий Гаврилович не сказал мне, что я нужен здесь как специалист по приборам, ни за что бы не полетел!
— А романтика? — хитро усмехнулся Поярков.
— Но ведь ее надо понимать здраво. Кто же всерьез будет утверждать, что работать под землей шахтером гораздо приятнее, чем трактористом в поле? Или, скажем, нет лучше работы, чем под водой — водолазом. Все это неизбежность. Люди спускаются в шахты и на морское дно, чтобы там, наверху, хорошо жилось всем. Так же и здесь, в пустоте, самой отвратительной среде, противной человеческому духу, будут работать люди опять-таки для счастья на Земле.
— А радость познания? — все с той же иронической усмешкой допрашивал Поярков. — Открытие неведомых миров? Разве ты не хочешь первым побывать на Марсе?
— Только для познания или славы? Не хочу! Вот если бы я был ученым и помог раскрыть загадку Земли. Или был геологом или ботаником… Если бы я знал, что, возвратившись с Марса, мог бы открыть на Земле новые богатства, вывести для тундры полезные растения, тогда бы полетел…
— Ты какой-то особенный, — удивился Поярков. — Даже Аскольдик и тот мечтает о Марсе.
— Ну и пусть мечтает. А я о нем самом думаю. И тоже мечтаю, как бы таких ребят переделать. Он песчинка, пылинка в мироздании, но мне он дороже, чем все галактики Вселенной. Именно здесь я особенно это почувствовал…
— Вот об этом и напиши в бортовом журнале.
Вадим замахал на него руками.
— Да что вы, Серафим Михайлович! Это же серьезный документ.
— Боишься, что опубликуют?
На мгновение Вадим задумался. В голову прокралась трусливая мыслишка: а ведь это может быть, если мы не вернемся живыми и дневник случайно уцелеет.
— Кому мои рассуждения интересны? — стараясь освободиться от этой мысли, улыбнулся Багрецов. — Да и многим ребятам будет обидно. Человека в космос послали, а он вроде как на Земле остался.
Поярков ласково посмотрел на него:
— И я там остался, Димка. Будем отвечать вместе. Да знаешь ли ты, насколько интереснее было выдумывать и строить этот «Унион», чем сейчас лететь в нем. Там, внизу, борьба, жизнь, поиски… То ли у меня такой склад характера, то ли еще почему, но я никогда бы не мог стать пожарным, хотя понимаю, что это почетная и мужественная профессия… Я не могу быть сторожем или дежурным…
— Но мы здесь наблюдатели, — напомнил Вадим.
— И это не для меня. Действия мало. Вспомнишь, что за тебя работают и даже думают автоматы, и как-то обидно делается.
«Унион» летел по вытянутой орбите, и сейчас приближался к Земле. Вот тут Багрецов услышал нечто для себя радостное.
— Вторая «Чайка»! — воскликнул Поярков, только что принявший условный сигнал с Земли. — Следи!
Это было как нельзя кстати, потому что Вадим не заметил, как вылетала первая. Задолго до старта его познакомили с оригинальной системой, которая позволяла отсылать на Землю те или иные экспериментальные материалы и подопытных животных. В специальных отсеках находились планеры. По сигналу с Земли срабатывала катапульта, и планер летел на зов радиомаяка.
Для простоты планеры именовались «чайками». Вот одна из таких «чаек» и должна промелькнуть на экране, за которым нетерпеливо наблюдал Багрецов.
Ослепительно яркая, будто раскаленная добела промчалась птица по экрану. За ней тянулся огненный хвост, как у «катюши». Работу этого гвардейского миномета видел Багрецов в старой военной кинохронике. Но здесь совсем другое. С минимальным запасом горючего «Чайка» должна покинуть орбиту «Униона» и, постепенно снижаясь, войти в плотные слои атмосферы, где она сможет планировать.
