Сергей Другаль - Язычники
Нимзияне переглядывались, и больше никакой реакции. Нет, может, их лица что-то выражали, но для меня они все были на одно лицо: скошенные подбородки, головы, заросшие колтунным волосом так, что ушей не видно. Потом вождь отложил палку и произнес:
— Ты много слов сказал, о прикрывший голову и не снявший шкуру, глупых и лишних слов, не имеющих к нам отношения. Здесь всегда тепло, а ты говоришь, пойдем отсюда наверх, где дождь и ветер, где мы мерзнем и мокнем ночами, держась за непрочные ветви. Ты говоришь, пойдем отсюда, чтобы не служить врагам нашим. А разве велик труд перенести яйцо с места на место и накормить детеныша? Здесь мы всегда сыты и нас никто не ест. Мы не понимаем, что такое содрогаться от унижения, но мы знаем, как это дрожать от страха, когда на тебя смотрит зверь. Ты дурак, прикрывший голову и не снявший шкуру. Ты не хочешь тунга, хочешь ням-ням. Но согута тунга ци ням-ням. Уходи!
— Вас ждут загорелые жены! — жалким голосом закричал я, уходя и еще надеясь, что хоть кто-нибудь последует за мной. Тщетно, — видимо, институт брака был им еще неизвестен… И материальные прелести рабства перевесили все мои доводы. Буду самокритичен: меня не устраивал эволюционный путь развития человечества Нимзы. Мне захотелось революции, и волосатый, покрытый насекомыми вождь, не напрягаясь, ткнул меня мордой в стол. И правильно сделал. Может, у них каждый с детства мечтает в рабство попасть…
ВАСЯ РАМОДИН
Васю мы высадили на холмистой равнине километрах в двухстах от лагеря и в стороне от динозавровых болот. Он сказал, что будет вести бродячий образ жизни. Ходить, смотреть… Но из этого ничего не вышло. День он действительно проходил, разглядывая окружающую красоту, а на ночь расположился на вершинке холма, рюкзак под голову — и проснулся только под утро. Уже не один: вокруг сидели и лежали и осторожно, стараясь не шуметь, что-то свое делали местные жители, скорее, жительницы. Детишки тихо играли неподалеку. Те, которые сидели рядом, смотрели не мигая на Васю с восторженным выражением на лицах. Вася застеснялся.
— Если б это на Земле, — говорил потом Вася, — тогда понятно. Известность, слава первопроходца, то-се. Вполне естественно. Но они с меня буквально глаз не сводили. Когда я пошел к ручью умыться, они всей толпой пошли за мной. И уж когда я стал зубы чистить, вообще скисли от восторга. Надев рюкзак, я, не прощаясь, сбежал. Они гнались за мной по пересеченной местности, и я долго слышал, как угасали вдали их взволнованные вопли. С горестным оттенком. Я так и не понял, какого черта им от меня надо было. Конечно, внешность у меня что надо. И фигурой Бог не обидел. — Тут Вася постучал себя по гулкой груди. — Но это не повод гнаться за мужиком таким большим коллективом. Короче, сбежал я от них навсегда.
Местность мне очень нравилась, я вообще люблю, когда тихие озера, и рыба плещется, и что-то вроде камышей на берегах. Это вам не вредное болото с лежащими стволами хвощей и гадами, кишащими в жиже. Хорошо! Только крабы беспокоили, выходили на берег и все норовили в рюкзак залезть. А рыба была очень даже съедобная, я ее зажарил. И пока ел, все думал, что вот сбежал от людей, рыбу ем, крабов отгоняю, а за этим ли я на Нимзу явился? Счастливый случай послал мне возможность прямого контакта с местными жителями, вернее, жительницами, ну да где женщины с детьми, там и без мужиков не обойдется. А я сбежал, как последний миробль. И чего испугался, сам не знаю… Ел и слышал, как кто-то невидимый в кустах шебуршит и тихо сопит. Поев, нарвал я травы для гербария, краба в ящичек посадил, думаю, отдам Льву, пусть классифицирует. В ручье зеленой гальки набрал, потом оказалось — изумрудная галька. Мешок потяжелел, и я отнес его на полянку, положил рядом маячок и инфразвуковую пищалку, чтобы отпугивать всех от чужого добра. От пищалки у меня пошли мурашки по телу, и я поспешил уйти, выискивая приключения на свою голову. Хищники иногда высовывались из кустов или зыркали глазами с деревьев. Жвачные маячили вдалеке, и тут я неожиданно решил давно беспокоящий меня вопрос: почему хищник, как правило, ходит один, а жвачные стадом? В стаде каждый надеется, что если задерут, то не его. А хищник думает: я рискую получить копытом по морде, да чтоб я стал с кем делиться, все сам съем… Потом до меня донесся запах дыма, и я пошел на него, решив, что больше от людей прятаться не стану и будь что будет.
Пещера в скале и костер у входа были видны издали. Что-то жарилось на костре, двигались женщины, бегали ребятишки. Старики, каждому лет под тридцать, сидели у огня, а мужички помоложе маячили неподалеку, опираясь на копья с каменными наконечниками. Я хорошо рассмотрел все это в бинокль, одновременно фиксируя виденное. Ну что сказать? Самый высокий — под метр семьдесят. А если среднего поставить возле капитана, то он будет последнему в пуп дышать. Крепкие, кривоногие, весьма волосатые, в длинных передниках. Почти все стояли на одной ноге, почесывая другую широкими ногтями. Ступни — дай Бог сорок восьмого размера. Босиком, но мозоли на подошвах непробиваемые. Головы и лица заросшие, от рождения не знали ни расчески, ни бритвы. Я долго лежал неподалеку, часовые сменились, устроились у костра, ели. И вдруг, я даже не успел глазом моргнуть, с неба свалилась напасть, вся в зубах, когтях и перепончатых крыльях. Упала неподалеку от костра прямо на молодую… э… деву. Мужики у костра вскочили, похватали копья, но было поздно. Летучий ящер, подняв ветер, только искры от костра, поволок добычу, летя низко над землей, почти надо мной. Ну, реакцию мою вы знаете. Я вскочил, джефердар к бедру. Всего один импульс. Хищник скуксился, трахнулся челюстями о баодуб — ну, такое толстое дерево — и застыл в неестественной позе. Дева лежала рядом, и, пока мужики подбегали к нам, я ее мельком рассмотрел. Блондинкой я ее бы не назвал, и вытаращенные от ужаса глаза не были голубыми. Нос так себе, скорее курносый, чем с горбинкой. Рот раскрыт, и зубы не выбиты. Бюст… э… наводил на мысль, что лифчика они не носят. Подбородок с ямочкой, м-да! Бедра произвели на меня глубокое впечатление. Коленки в мозолях и выступают, но икры хорошей формы, вроде моих. А ступни на тридцать восьмой размер — по их меркам миниатюрная нога. Талия тонкая, а пупок глубокий и, как говорили древние индийцы, вмещающий две чашки розового масла. Кожа коричневая, расчесы только на ягодицах, но струпьев нет. Вот все, что я успел рассмотреть, не то чтобы в деталях, а так, в общем. Короче, если бы ее откислить пару часов в горячей воде, то совсем ничего была бы.
Мужички подбежали не очень озабоченные, на меня уставились, на деву ноль внимания, полагаю, раньше на нее уже насмотрелись. Птеродактиль лежит, женщина, значит, лежит, а они на меня копья наставили. Нехорошо. Я им знаками показываю: птеродактиля я уложил, деву спас. Смотрят: следов насилия на ящере нет, и я, выходит, к этому не причастен, а насчет девы… стоило ли? Э, думаю, сейчас я вам покажу. Переключил джефердар на пробуждающую иглу, пальнул с грохотом и дымом — и ящер задвигался, защелкал зубами. Обо мне забыли, кинулись колоть животное копьями. Закололи и на меня с почтением поглядывать стали, ибо убить — ума не надо, а вот оживить…
