Ильдар Абдульманов - Царь Мира
Эдик вышел из замка. Дарби, сидевший в гостиной, вопросительно посмотрел на него — нужно ли сопровождать? — но Эдик жестом показал ему, что в этом нет необходимости. Ему было так тоскливо, что даже общество эфэла его раздражало. Он вспомнил, как в первый раз сблизился с Алиной — в театре, на сцене, после репетиции. Но не она была у него первой после изменения. Первой была та молодая прелестная девушка, только что окончившая школу, немного подвыпившая… Сколько свежести и гибкости было в ее теле, какая опьяняющая страсть… Разве с ней было хуже, чем с Алиной? Просто обладание примой было более престижным… а может быть… А может быть, к чертям эту капризную женщину и сделать Царицей девчонку, которая будет боготворить его? Эдик вдруг подумал, что не помнит даже имени той, что отдалась ему тогда в его кабинете и после ушла торопливо, не сказав ни слова. И с тех пор он не видел ее.
Эдик быстро шагал по тропинке к морю. Он уже слышал его шум, и, когда вышел на скалистый берег, море предстало во всем великолепии. Эдик смотрел на море с высоты пятидесяти футов, но оно восхищало и пугало своим природным, натуральным величием, своею мощью. И он, Царь Мира, чувствовал себя жалким и фальшивым на фоне этого странного моря, не боящегося однообразия своих просторов, равномерности прибоя, равнодушия, бесстрастности — всего того, что в человеке считалось бы унылым проявлением некрасивости, а в море было прекрасным, неповторимым, величавым.
Какой я Царь, подумалось Эдику, подлинные властелины — это море, небо, космос. Они вечны, несуетны… Кто-то назовет их неживыми, но что есть жизнь? Суетливая борьба за существование? Им она не нужна. Может быть, только они и живут по-настоящему, а мы лишь мечемся.
Эдик повернулся, но идти назад по той же тропинке не хотелось. Быстро пройдя вдоль берега, он увидел старую заросшую тропу и пошел по ней. Тропа свернула в сторону от замка, он заколебался было, но возвращаться не захотелось — он словно боялся дважды пройти по одной и той же дороге. Эдик шел очень быстро, но прошло минут семь, прежде чем тропинка вывела его на довольно широкую просеку. Выход на нее почти зарос, ему пришлось пробираться, раздвигая ветви и кустарники, но он видел просвет и шел к нему. Сама просека отделялась от леса канавой, Эдик ее не заметил, провалился в нее одной ногой и упал. И тут же, не успев подняться, услышал мерный звук. Он не успел понять, что это, потому что внезапно блеснула вспышка, ослепив его, потом послышался шум, как от падения тяжелого тела. Эдик инстинктивно отшатнулся, снова падая в канаву, услышал непонятный хрип и женский крик, поднялся и выбрался на просеку. В трех метрах от него лицом вниз лежала девушка. Легкая белая блузка, брюки, длинные волнистые рыжие волосы, тонкая шея и очень тонкие запястья — Эдик мельком заметил это, а потом перевел взгляд на что-то странное и испугавшее его. Он не сразу понял, что это, но, приглядевшись, определил, что это лежавшая на земле лошадь. Эфэл спустился ниже и следил за девушкой. Она слабо застонала, переворачиваясь на бок, Эдик остановил эфэла и, подойдя, стал на колено, протягивая девушке руку. Она вздрогнула, сказала что-то, потом попыталась быстро подняться, но тут же охнула и снова опустилась на землю.
— Вы ушиблись? С-сломали что-то? — растерянно спросил Эдик по-русски, она тоже что-то спросила, кажется — кто он такой.
Эдик улыбнулся, положил ладонь на грудь и сказал:
— Эдуард. My name is Эдуард.
Его познания в английском были довольно скудными.
— I help you, — сказал он, — сейчас, я позову кого-нибудь. Хотя нет, вы можете идти? You can go?
Девушка опять попыталась подняться, что-то сказала, Эдик подошел ближе, обхватил ее за талию, она закинула руку на его плечо. Он сделал несколько шагов. Рыжеволосая прихрамывала, что-то виновато лепетала, но идти могла.
— Сейчас, — сказал Эдик, — we shall go to home, my home, yes?[7]
Она кивнула. Эдик толком не знал, куда идти, но вспомнил о эфэле и задал ему «режим сопровождения» к замку, совершенно упустив из виду, что при этом лишается оперативной защиты. Но, право же, трудно сохранять бдительность, если вас обнимает за шею прелестная хрупкая ручка, а под вашей рукой горячая тонкая гибкая талия, и вы можете как бы невзначай, как бы оберегая спутницу от падения, касаться, может быть, самого чудесного в мире — девичьей груди.
Через полчаса они уже вышли к замку. Эдик, не сдерживаясь более, обнял девушку, прижимая ее к себе, вспоминая ту, около театра — они так были схожи, — и потом уже позвонил в ворота. Дарби вышел им навстречу. Даже он, профессионал, не мог остаться невозмутимым. Странное, опасное для него, способное выдать его выражение, сочетание ненависти и восхищения, промелькнуло на его лице, и только девушка заметила это, и, будь она поопытней, насторожилась бы. Но ей было всего шестнадцать лет, и она еще не умела разбираться в людях.
Еще через несколько минут она плакала, сидя за столом в гостиной, а хозяин, телохранитель и дворецкий сбились с ног в попытках угодить гостье и спутали свои роли. Дарби слушал ее бессвязный рассказ о каком-то пострадавшем Форсе и, поняв наконец, что это лошадь, пытался успокоить девушку. Дворецкий объяснил охране, что произошло, и все порывался послать кого-нибудь посмотреть, что там случилось с лошадью, а Эдик, роняя бокалы и путаясь в этикетках бутылок, искал какое-нибудь вино, подходящее для юного создания.
Девушку звали Джин Ферндейл, она оказалась дочерью фермера, жившего в близлежащей деревушке. Форс был ее любимой лошадкой, купленной отцом к шестнадцатилетию дочери. Она сама выбирала его, и, когда вернувшийся охранник сказал, что лошадь убита, Джин снова заплакала, и снова засуетились мужчины, пытаясь ее успокоить.
— Дарби, скажи ей, что я подарю ей любую лошадь, какую она захочет, ладно?
Мак-Гроу кивнул и принялся объяснять Джин, с кем ее свела судьба. Девушка закивала, когда услышала его имя, конечно, она знала, кто поселился в замке, но потом, осознав, что это и есть Царь, уставилась на Эдика дивными своими глазами, и были в них и детское восхищение, и испуг, и ожидание чуда, но Царь вспомнил взгляд девушки, когда она говорила о своем Форсе, и за те чувства, которых удостоился обычный жеребец, он, может быть, отдал бы все свое могущество.
— Дарби, попроси, чтобы Джин осталась у нас, и пошли кого-нибудь предупредить ее родителей, — сказал Эдик, положив руку на плечо телохранителя, и тот вынужден был взять себя в руки, чтобы снова не выдать себя.
Поначалу и сам Дарби не смог бы объяснить, почему, будучи профессионалом, он не смог скрыть своих чувств, но позже, когда он вышел наконец из гостиной, понял, в чем дело, просто Джин была дьявольски похожа на его жену Энн, убитую эфэлом. Потому и бормотал бедняга Максвелл, он же Мак-Гроу: «Этот ублюдок хочет отнять и ее, отнять у меня», — не сознавая очевидного факта, что Джин вовсе не принадлежала ему. Но разве можно объяснить что-то с позиций рассудка человеку, близкому к безумию от вновь нахлынувшего на него осознания непоправимой потери, от того, что снова, сам того не зная, Эдик Власов вмешался в его жизнь и лишил его возможности ожить, почувствовать себя человеком, мужчиной? И теперь, угрюмо понял Дарби, только смерть этого ублюдка поможет Максвеллу вернуться к жизни.
