Георгий Мартынов - Гость из бездны
— Тогда мы поможем вам умереть, — дрогнувшим голосом ответил Ио.
Всё время, пока говорил Ио, Люций сидел опустив голову. При последних словах он поднял её. Крупные слёзы текли по его лицу.
— Живи, Дмитрий, — сказал он, — хотя бы ради нас.
Волгину стало мучительно жаль его. Он понял теперь, почему «отец» так изменился.
— А если погрузить меня в анабиосон? — спросил он. — Пока я буду спать, вы будете работать и найдёте средство вылечить меня.
— Неужели ты можешь думать, Дмитрий, — сказал Ио, отбросив свой официальный тон, — что мы не подумали об этом. Весь Совет науки искал и не нашёл ничего. Анабиосон не приведёт ни к чему хорошему, а только ускорит неизбежный конец. Погружать в него можно лишь здорового человека. Всё обдумано, всё взвешено, Дмитрий. У тебя один выбор: или немедленная смерть, или несколько лет жизни…
— В параличе?
— Да, в параличе.
Волгин задумался. Он с удивлением убедился, что не ощущает больше особого волнения, что его мысли текут ясно и совсем спокойно. Неужели он до такой степени нечувствителен, даже находясь перед лицом такого выбора?…
Попросить разрешения подумать хотя бы до завтрашнего утра? Нет, нельзя, жестоко терзать Люция ещё целые сутки. Надо решать сейчас.
Вдруг он вспомнил о Мельниковой. Она улетает на Грёзу через два года. Всё это время она будет с ним, не покинет его ни на один день. Он может видеть возле себя эту женщину. Расстаться с ней ему было тяжелее, чем с Люцием, Мэри, Владиленом. Значит, согласиться на неподвижность? Прожить до дня старта космолёта? Если это окажется всё-таки слишком тяжело, ему помогут умереть, как только он попросит. В этом не было никакого сомнения.
Люций с воскресшей надеждой не спускал глаз с Волгина. Против ожиданий, Дмитрий не решил сразу — он раздумывал.
Если он выберет жизнь, Люций (да и не он один) будет работать дни и ночи, все силы будут брошены на изыскания. Учёные Земли свяжутся с учёными Фаэтона, сделают всё, чтобы спасти его.
Измученному, отчаявшемуся человеку малейшая отсрочка кажется якорем спасения.
Волгин колебался. Он верил словам Ио, что никакие отсрочки не спасут, что современная наука, даже на Фаэтоне, не сможет ничего сделать. Конец неизбежен.
Он понимал, что если примет решение о немедленной смерти, то выполнять его, видимо, придётся Люцию. Как тяжело ему будет! Но ведь всё равно придётся, если не сейчас, то через два года. Когда Мария улетит, жизнь станет непереносимой… неподвижная жизнь.
А что если…
Волгин вздрогнул от пришедшей в голову мысли. Нет, это немыслимо, невозможно! А почему? Ведь стало же возможным в тридцать девятом веке то, что казалось немыслимым в двадцатом.
Если сделать так, всем будет легче — Люцию, Ио, Марии…
И вдруг — почему, откуда это взялось? — Волгину страстно захотелось жить. Извечный инстинкт самосохранения внезапно проснулся и властно зазвучал в его душе. Неестественное спокойствие покинуло его, сменившись жаждой жизни, движений, чувств, мыслей.
Волгин поднял голову и пристально посмотрел на Люция.
— Отец, — сказал он, — каждому человеку свойственно бороться за свою жизнь. Я хочу знать, есть ли хоть какая-нибудь надежда найти средство лечения моей болезни за время, остающееся в моём распоряжении.
— Небольшая, но есть, — тотчас же ответил Люций. Ио покачал головой.
— Нельзя обманывать тебя, Дмитрий, — сказал он. — В Люции говорит отцовское чувство, ему кажется возможным то, чего он страстно хочет. Это самообман. Современная наука не может найти средство.
— Значит ли это, что подобная болезнь вообще неизлечима?
— Таких нет и не может быть. То, что невозможно сейчас, возможно в будущем. Для данного случая — в отдалённом будущем.
— Такого ответа я и ждал. Сделаете ли вы то, о чём я попрошу вас?
— Мы сделаем для тебя всё!
— Тогда я скажу вам моё решение. Я хочу жить. Ваша наука не может дать мне такой возможности, не может вылечить меня. Предоставим это другой науке.
— Ты говоришь о фаэтонцах? Но я сказал уже…
— Нет, — перебил Волгин, — я думаю не о фаэтонцах.
Люций задрожал: он понял!
— Объясни, — попросил Ио.
— Всё очень просто. Я уже был болен неизлечимой болезнью, и наука того времени не могла спасти меня. Но ваша наука вернула мне жизнь. Повторим опыт. Я понимаю, это опасно, рискованно… Вторично может не удастся… Но ведь я обречён, я ничего не теряю. Сейчас, когда я ещё здоров, заморозьте меня… или сделайте как-нибудь иначе… вам виднее. А через тысячу лет, скажу точнее, ко дню возвращения экспедиции с Грёзы, учёные того времени пусть попытаются снова воскресить меня. Удастся — хорошо. Не удастся — повторяю: мне терять нечего.
— Это твоё окончательное решение? — спросил Люций.
— Да, окончательное. Если нельзя этого сделать, я умру немедленно.
— Дмитрий, — сказал Ио, — ничего невозможного нет в твоём решении. Мне это представляется лучшим выходом. Но подумал ты, что будешь делать через тысячу лет? Ведь даже у нас тебе трудно.
— Я буду там не один. Космонавты с «Ленина» в таком же положении. А может быть… — Волгин наклонился вперёд. — Может быть, ты, отец…
— Да, ты прав, — взволнованно сказал Люций. — Я тебя не покину. Иди, Дмитрий! Иди в будущее. Я уверен, всё будет хорошо. И мы с тобой снова встретимся.
4
Времени нельзя было терять. Шансы на успех давало только быстрейшее выполнение плана — пока Волгина не поразила надвигающаяся болезнь. Там же, на острове Кипр, в самом спешном порядке велись необходимые приготовления. Глубоко под землёй строилось просторное помещение, устанавливались автоматические аппараты, действие которых было рассчитано на много веков. Время возвращения экспедиции с Грёзы было точно известно. Тело Волгина будет лежать тысячу сто шестьдесят лет.
Никто не сомневался, что наука будущего сумеет вторично вернуть его к жизни. Для прогресса на том уровне, на каком он находился в девятом веке Новой эры, свыше тысячи лет — срок чудовищно огромный.
Всё человечество Земли и Фаэтона уже знало о принятом решении. Фаэтонские учёные одобряли его.
Перед отлётом на Кипр Волгин по аппарату всемирной телеофсвязи поблагодарил всех людей за любовь к нему, за то, что его вернули к жизни, и попрощался.
— Я передам вашим потомкам, — закончил он своё выступление, — привет от моего и вашего века. Будьте счастливы в жизни и труде! Прощайте!
У него не было ни сомнений, ни колебаний. С твёрдой уверенностью в благополучном исходе шёл он на вторую смерть.
