Роман Никитин - Пусть люди вымрут!
− Есть еще одна идея, − подала голос арабеска. — Если она не сработает, я уже совсем не знаю что делать.
Флавий повернулся к девушке. Гиза устало моргнула, потерла веки пальцами и, придвинувшись поближе, полушепотом, как будто их кто-нибудь мог подслушать, накидала план очередной вылазки в сознание Вождя. Флавий присвистнул — да, такого они еще не пробовали. И более того, он даже не понимал, возможно ли это в рамках умений, предоставленных им Миландрой.
Единственным напутственным подарком от демоницы было именно умение стучаться в разум Вождя из социококона — клубка сплетенных в единый хаотический беспорядок не рожденных миров. Тела Гизы и Флавия по-прежнему пребывали на окраине поляны, под которую провалился Странствующий замок, и там не прошло и единого мига времени. А вот сознания обоих Успокоителей получили власть над временем и пространством. Хотя правильнее было бы сказать, что это время и пространство потеряло власть над ними.
− Ну что, попробуем? — прищурилась арабеска.
− Пробуем, − согласился римлянин. — В конце концов, это твоя идея, и у тебя довольно богатый опыт подобного рода… кхм… действий.
− А что толку… ты знаешь, чем этот опыт для меня закончился!
− Гиза!
Арабеска выдохнула и прикрыла глаза ладонями.
− Я все помню, Флавий. Я обещаю тебе, я заставлю себе это забыть. Это трудно, но я заставлю!
Флавий обнял девушку и поцеловал в покрывшийся испариной лоб. Даже здесь, в социококоне, Гиза не могла забыть предательства Вождя — и воспоминание об этом, словно подкачиваемое какой-то силой, разъедало ее память, вызывало ярость и страх одновременно. Подземная демоница знала, что говорила, напутствуя арабеску — если хочешь достучаться до сердца и души человека, которые сейчас страдают от зубов Червя, ты должен чувствовать и видеть это сердце и душу. И знать, что они живые, а значит — могут ошибаться. Даже если ошибки в прошлом. Даже если ты заплатила за них немалую цену.
− Я заставлю… нет, не забыть, − шепнула Гиза. — Заставлю понять и простить.
Если крепость неприступна — осади ее и замори голодом.
Если крепость сопротивляется осаде — воспользуйся приемом, красочно описанным в бессмертной Иллиаде. Сделай с врагом то, что греки сделали с троянцами.
Разум человека — та же крепость. Когда она осаждена, все ворота заперты, а на башнях дежурят воины, готовые сбросить на головы атакующих камни, полить врага горячей смолой и забросать дротиками. В случае с Вождем, похоже, крепость неприступна. Уж больно силен характером бывший возлюбленный арабески. И причина закрытых ворот тоже понятна: когда тебе в разум вгрызается какой-то мерзкий Червь, порождение злого технического гения человечества из далекого будущего — не до гостеприимства. Швырнуть наружу мысль-предупреждение и то проблема. А ничем более как предупреждением, это странное и неадекватное поведение Вождя в мысленных встречах с Гизой и Флавием назвать нельзя.
Не верили ни арабеска, ни римлянин в то, что когда-то уважаемые человек может так поменяться. А то, что он каждый раз оказывался разным, подсказывало: сам Вождь пытается передать своим друзьям послание, предостережение…
Осталось решить одно: как создать и протащить за крепостные стены сознания Вождя мысленного троянского коня. Правда, не с целью взять крепость, а чтобы помочь осажденным в борьбе против захватчика.
Оставалось уповать на таланты арабески. Однажды она действительно выполнила роль троянского коня… Боги, как же давно это было…
* * *− Постой, красавица!
Гиза сердито стряхнула руку щенка со своего плеча. Парень не унимался, плелся за арабеской в тщетной надежде завязать разговор. Правда, дальше примитивных комплиментов бедолага зайти не мог, банально не хватало фантазии. Да что взять с этого козопаса, а?
Устраивать показательную расправу посреди толпы не дело. Во-первых, замучаешься потом убегать от разгневанных сородичей юродивого, а во-вторых, Гизе было просто жалко несчастного деревенского паренька, если он таковым являлся. А вот если нет… Что-то еще было в этом странном белобрысом, но очень загорелом парне. Что-то, что выделяло из толпы. И это что-то тревожным звоночком билось где-то в уголке сознания наемного убийцы.
Где сигнал беды — там и провокация.
Где провокация — там и провокаторы. И ой как редко их менее чем полдюжины. И посему выходило, что у козопаса наверняка могут быть помощники. С арбалетами или еще какими штуками. В ясный солнечный полдень, да еще на городском рынке — что может быть прекраснее в качестве мишени как одиночный человек?
Гиза в очередной раз стряхнула руку белобрысого и решительно направилась к выходу с рынка. Закутанную в бесформенный и бесцветный плащ женщину, бредущую в охватку с объемистой плетеной корзиной, никто не трогал, если не считать шаркающего позади парня. После того, как арабеска аккуратно отбила кисть юродивому, тот больше не приставал и шел позади, держа почтительную дистанцию. Но вот что странно: любого другого козопаса выбитая из сустава рука оставила бы на месте со стонами и воплями. Этот же лишь ойкнул, поморщился и что-то прогнусавил на своем лающем наречии, после чего, видимо, сам себе руку и вправил. Но преследование не прекратил.
Это начинало беспокоить Гизу всерьез. Неужели римляне выследили?
Полста шагов до стены Старого города. Стена широкая, в ней довольно длинная арка-проход. Темная. Идеальное место для засады, но только если там нет посторонних. Гиза как бы невзначай огляделась, оценивая движение людского потока. Вот как раз что нужно. Целая толпа крестьян, зажав по бокам опустевшие корзины, шлепает с рынка к выходу. Наторговали и спешат вернуться к своим хозяйствам до темноты.
Арабеска чуть добавила шаг, чтобы перехватить процессию у входа в арку. Без проблем затесалась меж земледельцами и, пользуясь случаем, оглянулась — как бы поправляя свою корзину. Белобрысого парня позади не было.
Видать, и в самом деле деревенщина, позарившаяся на симпатичную фигурку. Лица Гизы он видеть не мог — местные обычаи запрещали женщинам оголять лик на людях, но ладно сбитую фигуру арабески сложно было замаскировать хоть каким одеянием. С некоторых пор в Храме стало не продохнуть от воздыхателей из числа старших учеников и даже посвященных. Видать, сказочных гурий в хашишных снах им не хватало…
Гиза передернулась. Еще три года назад она и помыслить не могла, что этот безумный кошмар, эти оргии, смахивающие на изнасилование, могут прекратиться. Несколько раз девушка всерьез подумывала о самоубийстве. Но выдюжила. Выдержала. И теперь на одурманенных придурков начальных стадий посвящения смотрела как на не рассуждающую мерзость. Даже этот белобрысый паренек вызывал у нее хоть какие-то чувства (например, жалость… ведь жалость, правда?). А хашшишины — это не люди.
