Георгий Мартынов - Каллисто
— Переключите, — сказал Синяев. — Хотя бы на мое имя.
— Лучше сделать иначе, — предложил Синьг. — Ваши имена трудны для произношения. Настройте экран на слово «Земля».
— Вы не возражаете? — спросил каллистянин, который, по-видимому, руководил своими товарищами.
— Наоборот! Это будет только приятно.
— Тогда мы так и сделаем. Зьемьлья, — повторил он. — Я правильно произношу?
— Приблизительно правильно, — улыбнулся Синяев.
— Не забудьте сообщить об этом на пост «Каллисто», — сказал Гесьянь.
В эту минуту на террасу опустилась большая, окрашенная в темно-серый цвет олити. Из нее вышел каллистянин и прошел в дом. Вежливо поздоровавшись, он сообщил, что эта олити предназначена для гостей.
— Как раз вовремя, — сказал Синяев. — Спасибо!
— Научить вас управлять ею? — спросил каллистянин.
— Я сама научу, — ответила Бьесьи.
— В таком случае до свидания! Я могу воспользоваться чьей-нибудь олити?
— Возьмите мою, — сказал Гесьянь. — Вон ту.
Очевидно, желая скрыть свое любопытство, каллистянин окинул внимательным взглядом Широкова и Синяева и вышел.
— Вы не спросили его, куда он полетел, — сказал Широков.
— А зачем мне это знать?
— Но ведь он взял вашу олити. Где вы возьмете другую?
— Где угодно.
«Ответ в каллистянском стиле, — подумал Широков. — У них это просто. Где угодно, вот и весь разговор».
Оставив «рабочих» хозяйничать в доме, все пятеро вышли на террасу.
Олити, построенная специально для Широкова и Синяева, была шестиместной. По изяществу наружной и внутренней отделки она походила на нарядную игрушку, и, несмотря на величину, ее невольно хотелось положить в бархатный футляр, как произведение искусства.
— Это новейшая конструкция, — сказала Бьесьи. — Управление ею очень просто.
— Поразительно, — сказал Синяев по-русски, — с каким вниманием относятся к нам каллистяне. Ты думаешь, что цвет олити случаен? Ничего подобного. Я как-то сказал, не помню кому, что больше всего люблю темно-серый цвет, и, как видишь, они это запомнили.
— Возможно, что так, — с оттенком недоверия ответил Широков.
Они обратили внимание, что совершенно безоблачное утром небо затянулось облаками. Рельос был невидим.
— Ожидается дождь?
— Нет. — Бьесьи взглянула на небо. — Это не дождевые облака. По расписанию должно быть ясно. Вероятно, небо закрыли облаками специально для вас. Каллистяне, — пояснила она свои слова, — тревожатся, что вам слишком жарко. Особенно после вчерашнего.
— А что вчера?
— Как что? Вам же было плохо после путешествия по улицам Атилли.
— Откуда вы это знаете?
— Вся Каллисто знает.
Эти слова напомнили гостям с Земли об истинном положении вещей. Они как-то забыли, что находятся в центре внимания всего населения планеты. Возможно, это произошло потому, что никто из каллистян не высказывал явного любопытства. Их обоих как будто оставили в покое, предоставив поступать, как они желают. Ни один каллистянин не подходил и не подлетал к их дому, чтобы взглянуть на жителей другого мира.
Широков вспомнил толпы народа, осаждавшие с утра до вечера обсерваторию Штерна, а еще раньше — лагерь под Курском, где ему, как коменданту, часто приходилось обращаться за помощью к Черепанову, чтобы оградить каллистян от людского любопытства.
Жители Атилли вели себя совсем иначе.
Облака над городом, направленные сюда исключительно для гостей, служили яркой иллюстрацией заботы и внимания без навязчивости.
Шесть кресел были сделаны из того же, уже знакомого им, материала, похожего на стекло, поддающегося тяжести тела и как бы обнимающего сидящего в кресле человека, принимая его форму.
Бьесьи села за управление. Правда, в первый момент никакого «управления» они вообще не заметили. Не было ни штурвала, ни кнопок, ни каких-либо рукояток. У Синяева даже мелькнула мысль, что аппарат управляется мысленно, с помощью биотоков. О том, что на Каллисто вполне возможно существование биотехники, он думал еще на острове Неба, когда они летели к «вокзалу» на никем не управляемом аппарате. В 19… году, когда они покидали Землю, уже появились биотехнические протезы, успешно заменяющие человеку потерянную руку или ногу. А техника каллистян, казалось Синяеву, во всем была выше земной.
Но догадка не подтвердилась. Бьесьи поставила ногу, обутую в серебристого цвета сандалию, на маленькую педаль, снабженную металлической пряжкой. Очевидно, это и было «управление». Синяев сел рядом, внимательно наблюдая за действиями молодой каллистянки.
Легкое движение носка вниз.
Прозрачный колпак опустился, закрыв лодку.
— Куда направимся? — спросила Бьесьи.
— Нам хочется осмотреть город.
— И навестить Диегоня, — прибавил Широков. — Но сперва полетаем над Атилли.
Бьесьи приподняла носок сандалии. Олити отделилась от террасы и вертикально поднялась метров на сорок.
Новое, чуть заметное движение ноги, на этот раз вперед. Подъем прекратился, и олити полетела прямо.
Как раньше, на острове, не слышно никакого звука, ни малейшего шума, который указывал бы на работу двигателя. Олити летела как бы сама по себе, вроде сказочного ковра-самолета.
Сидеть было удобно. Прозрачный футляр давал широкий кругозор. Борта машины едва достигали до пояса пассажиров, и они могли видеть кругом и внизу без всякого усилия. Почти полное отсутствие чувства тяжести нельзя было приписать одному только действию облегающего сиденья, было ясно, что вес действительно ослаблен, и это доказывало, что олити держится в воздухе силой антигравитации. Двигатель для поступательного движения безусловно существовал, но его нигде нельзя было заметить.
— Сколько времени надо, чтобы научиться управлять олити? — спросил Синяев.
— Нисколько, — ответила Бьесьи. — Садитесь на мое место и ведите машину.
— Если так, то почему же Синьг и его товарищи, летавшие на Землю, попросили изготовить для них олити старой конструкции?
Бьесьи пожала плечами.
— Спросите об этом их самих. Желание странное и малопонятное.
Широков посмотрел на Синьга, сидевшего с ним рядом во втором ряду кресел, и ему показалось, что при словах Бьесьи врач звездолета смутился. Синьг даже отвернулся, делая вид, что рассматривает что-то внизу.
«Любопытный психологический штрих, — подумал Широков. — Самое интересное, что этот своеобразный консерватизм проявился не у одного Синьга, а у всех двенадцати звездоплавателей».
