Роберт Хайнлайн - Астронавт Джонс. Сборник научно-фантастической прозы
— Я полагаю, ты явился, чтобы дать некоторые объяснения.
— Гм! Как пожелаешь. Хотя я не совсем понимаю, что именно надо объяснять. Вы с Джошем вернули ребенка домой. Так что вы оба — герои. И, хотя это не мое дело, мне кажется, что за время вашего похода Джош разрешил несколько личных проблем. До сего дня я никогда не видел его по-настоящему счастливым, — Вульф зажег сигарету и пустил нарочито большой клуб дыма, прежде чем добавить: — Тебя наверняка заинтересует медицинское заключение, данное после обследования Дэнни.
— У? — Свобода сел в кровати. — Ты говорил, что с ним все в порядке.
— Да, да. Он прошел тщательное обследование, и в результате оказалось, что его терпимость к большому воздушному давлению гораздо выше обычной. Это фантастика. О, здесь нет ничего общего с этой чепухой о мутантах и суперменах. Просто он находится на одном из крайних концов нормальной кривой распределения. Но если он захочет, он вполне спокойно может жить на уровне моря. Мне кажется, — задумчиво продолжал Вульф, — именно поэтому он всегда так любил предаваться ярким мечтам о заоблачном мире. Спуск никогда не ассоциировался у него с дискомфортом, даже на уровне подсознания, в отличие от тех, кто когда-либо пытался спуститься с этого плато… Он, должно быть, заметил, что другие дети чувствовали себя плохо, когда заходили слишком далеко вниз по северному склону Высокогорья. А поскольку они сделали его отшельником, его воображение невольно обратилось к тому месту, которое было им недоступно.
Свобода сделал глоток из бутылки и передал ее Вульфу.
— Мне бы хотелось, чтобы на отношение детей к мальчику как-то повлияли. У него слишком много выдержки и ума, чтобы самому дать сдачи или огрызаться в ответ на оскорбления.
— О, это уже не проблема, — сказал Вульф. — Поскольку он выступил в роли Робинзона Крузо и сумел выжить там, где больше никто не выжил бы, Тереза говорит, что его одноклассники, затаив дыхание, слушают каждое его слово. Более того, я намерен оповестить всех о его неоспоримых достоинствах. Сейчас на всем Растуме нет человека, более значимого, чем он. Будем надеяться, что это не вскружит ему голову.
— Что ты имеешь в виду?
— Пошевели мозгами, старик. Дэнни — первый уроженец Растума. Когда он вырастет, он сможет отправиться, куда захочет, и делать все, что захочет, на всей этой чертовой планете. Его потомки превзойдут численностью потомков любого из нас, поскольку они смогут гораздо лучше приспособиться к окружающей среде. Я надеюсь и жду, что среди других экзогенов окажется хотя бы несколько подобных ему. Спермо- и яйцедоноров подбирали с учетом такой возможности. Но даже если никто в этом поколении не сможет сравниться с Дэнни, он возьмет инициативу в свои руки. Задолго до того, как Высокогорье Америки будет перенаселено, появятся люди, осваивающие нижнеземелье. От имени всех остальных они не дадут умереть духу свободы.
Свобода медленно закивал.
— Понимаю. Если б не было столько других вопросов для размышления, я мог бы и сам догадаться об этом.
Вульф похлопал его по плечу.
— И ты, Ян, спас для нас это бесценное сокровище, — объявил он. — Даже если б твоего героизма было недостаточно, хотя его вполне хватает, значение твоего поступка для будущего сделает тебя самым популярным человеком на всей планете. Вытаскивай же свой счастливый билетик, малыш. Не хочешь ли ты стать очередным мэром? Не нужна ли тебе сотня умелых рабочих, чтобы открыть новую шахту? Только скажи — и все будет по-твоему. Так неужели ты не рад, что я заставил тебя сделать это?
Свобода отбросил руку Вульфа со своего плеча. На его лицо набежала тень гнева.
— Лучше не затрагивай эту тему, — сказал он.
— Почему, Ян? — Вульф поднял брови. — Неужели ты нисколько не рад?
— Ну… Я рад, что мальчишка был спасен и так далее. Я даже рад, что сам пошел туда. По крайней мере, есть, что вспомнить. Но я абсолютно не нуждаюсь в этом дурацком общественном признании моих заслуг.
— Но ты уже заработал его. Волей-неволей ты его заработал, — Вульф провел пальцами по носу. — Тут уж ничего не поделаешь. Все Высокогорье Америки знает о твоем деянии. Разве Джудит не говорила тебе, на сколько звонков ей приходится отвечать? Как только ты встанешь на ноги, немедленно начнут приносить цветы и являться делегации.
— Слушай! — резко оборвал его Свобода. — Я знаю тебя, Терон. Ты хороший, умный, любезный, веселый, непосредственный сукин сын. Когда ты шантажом вынудил меня отправиться на поиски Дэнни, ты ничего не знал о его хромосомах. Единственное, что было тебе известно, это то, что Джош и я — обладатели ценных рабочих рук, особенно для экономики, страдающей от большой нехватки рабочей силы. А Дэнни был всего лишь мальчишкой, каких можно получить тысячи, используя экзогенный способ. Почему ты послал меня вниз?
— Ну, видишь ли, — Вульф поскреб бороду. — Обычный альтруизм. Человеческая порядочность. Я бы и сам пошел, не будь я таким старым и жирным.
Свобода выругался.
— Черта с два бы ты пошел, — добавил он затем. — У тебя на уме было что-то совсем другое. О’кей, ты руководил колонией лучше, чем это мог бы сделать кто-нибудь другой, насколько я понимаю. Нам не нужен был на месте руководителя добрый маленький гуманист. Нам требовался как раз такой безжалостный ублюдок, как ты. Поэтому Джош и я были пешками в твоих лапах. О’кей. Но я требую, чтобы ты объяснил, зачем тебе это было нужно.
Вульф внимательно разглядывал пепел от своей сигареты.
— Возможно, ты и в самом деле имеешь право знать, — сказал он наконец. — Но я надеюсь, что ты не станешь болтать. Вся беда в том, что причину объяснить довольно трудно. Я ее чувствую также остро, как лезвие ножа. Но не могу подобрать нужных слов.
Свобода откинулся на подушки.
— Я жду, — напомнил он.
Вульф усмехнулся, закинул ногу на ногу и выпустил дым.
— Ну, что ж, — сказал он. — Вспомни о том, что соседи Джошуа согласны были помогать ему в поисках только на плато, где они были в безопасности. Однако все, как один, отказывались спуститься в Расселину, хотя следы Дэнни явно вели туда. Предлог у всех был один: сезон уборки. Это следовало понимать так, что их драгоценный урожай был важнее, чем жизнь мальчика.
— Но… — Свобода покраснел. — Но… Если бы дожди погубили зерно, вся колония вынуждена была бы пережить голодный год.
— Это паршивенький аргумент. Что из того? Голодать бы никому не пришлось. Просто мы чуть-чуть потуже затянули бы пояса на один растумский год — то есть на восемь или девять земных месяцев. Неужели бы ты позволил своему собственному ребенку умереть в одиночестве, может быть, в невыносимых страданиях, только для того, чтобы иметь в течение предстоящих восьми месяцев лишний кусок хлеба у себя на столе?
