Клиффорд Саймак - Пересадочная станция
Новое свойство, сказал себе Дженкинс. Новая способность. Которая постепенно развивалась незаметно для меня самого. Которой любой человек, любой робот… возможно, даже любой пес… мог бы воспользоваться, суметь бы только разгадать, в чем тут хитрость.
Хотя, может быть, все дело в моем туловище, этом самом туловище, которое псы подарили мне в день семитысячелетия. Туловище, с которым никакая плоть и кровь не сравнятся, которому открыты мысли медведя, и мечты лисы, и снующая в траве крохотная мышиная радость.
Исполнение желаний. Возможно. Реализация странного, нелогичного стремления во что бы то ни стало получить то, чего вовсе нет или редко бывает, и что вполне достижимо, если взлелеешь, или разовьешь, или привьешь себе новую способность, которая направляет тело и дух на исполнение желаний.
Я каждый день ходил через этот холм, вспоминал он. Ходил, потому что не мог удержаться, потому что меня неодолимо влекло к нему, но я старался не приглядываться, не хотел видеть всех различий.
Я ходил через него миллион раз, пока сокровенная способность не достигла нужной силы.
Ведь я был в западне. Слово, мысль, образ, которые перенесли меня в мир гоблинов, оказались билетом в один конец, формула доставила меня туда, а в обратную сторону она не работала. Но был еще другой способ, которого я не знал. Да я и теперь его не понимаю».
— Ты сказал что-то про способ, — нетерпеливо произнес Хомер.
— Способ?
— Да, способ остановить муравьев.
Дженкинс кивнул:
— Я выясню. Я отправлюсь в Женеву.
Джон Вебстер проснулся.
«Странно, — подумал он, — ведь я сказал — вечно. Сказал, что хочу спать бесконечно, а у бесконечности нет конца».
Все остальное тонуло в серой мгле сонного забытья, но эта мысль четко отпечаталась в сознании: вечно, а это не вечность.
Какое-то слово стучалось в мозг, словно кто-то далеко— далеко стучался в дверь.
Он лежал, прислушиваясь к стуку, и слово превратилось в два слова… два слова, имя и фамилия, его имя и его фамилия.
— Джон Вебстер, Джон Вебстер.
Снова и снова, снова и снова два слова стучались в его мозг.
— Джон Вебстер, Джон Вебстер.
— Да, — сказал мозг Вебстера, и слова перестали звучать.
Безмолвие и редеющая мгла забытья. И струйка воспоминаний. Капля за каплей.
Был некогда город, и назывался он Женева.
В городе жили люди, но люди без идеалов.
За пределами города жили псы… Они населяли весь мир за его пределами. У псов был идеал и была мечта.
Сара поднялась на холм, чтобы на сто лет перенестись в мир мечты.
А я… Я поднялся на холм и сказал: вечно. Это не вечность.
— Это Дженкинс, Джон Вебстер.
— Слушаю, Дженкинс, — сказал Джон Вебстер, но сказал не ртом, и не языком, и не губами, потому что чувствовал, как его тело в капсуле облегает жидкость, которая питала его и не давала ему обезвоживаться. Жидкость, которая запечатала его губы, и уши, и глаза.
— Слушаю, Дженкинс, — мысленно ответил Вебстер, — Я тебя помню. Теперь вспомнил. Ты был с нами с самого начала. Ты помогал нам обучать псов. Ты остался с ними, когда кончился наш род.
— Я и теперь с ними, — ответил Дженкинс.
— Я укрылся в вечность, — сказал Вебстер, — Закрыл город и укрылся в вечность.
— Мы часто думали об этом, — сказал Дженкинс. — Зачем вы закрыли город?
— Псы, — отозвался мозг Вебстера. — Чтобы псы использовали возможность.
— Псы развернулись вовсю, — сообщил Дженкинс.
— А город теперь открыт?
— Нет, город по-прежнему закрыт.
— Но ведь ты здесь.
— Да, но я один знаю путь. И других не будет. Во всяком случае, до тех пор еще много времени пройдет.
— Время, — произнес Вебстер, — Я уже забыл про время. Сколько времени прошло, Дженкинс?
— С тех пор, как вы закрыли город? Около десяти тысяч лет.
— А здесь еще кто-нибудь есть?
— Есть, но они спят.
— А роботы? Роботы по-прежнему бдят?
— Роботы по-прежнему бдят.
Вебстер лежал спокойно, и в душе его воцарился покой. Город по-прежнему закрыт, и последние люди спят. Псы развернулись, и роботы бдят.
— Напрасно ты меня разбудил, — сказал он, — Напрасно прервал сон.
— Мне нужно узнать одну вещь. Я знал когда-то, но забыл, а дело совсем простое. Простое, но страшно важное.
Вебстер мысленно рассмеялся.
— Ну что у тебя за дело, Дженкинс?
— Это насчет муравьев, — сказал Дженкинс, — Муравьи, бывало, досаждали людям. Как вы тогда поступали?
— Очень просто, мы их травили, — ответил Вебстер.
Дженкинс ахнул.
— Травили?!
— Ну да, — сказал Вебстер, — Это очень просто. Мы приманивали муравьев на сироп, сладкий сироп. А в сироп был добавлен яд, смертельный яд для муравьев. Но яд добавляли в меру, чтобы не сразу убивал. Он действовал медленно, понимаешь, так что они успевали его донести до муравейника. Таким способом мы убивали сразу много муравьев, а не двух или трех.
В голове Вебстера жужжала тишина… ни мыслей, ни слов.
— Дженкинс, — окликнул он, — Дженкинс, ты…
— Да, Джон Вебстер, я здесь.
— Это все, что тебе надо?
— Да, это все, что мне надо.
— Мне можно снова уснуть?
— Да, Джон Вебстер. Можете снова уснуть.
Стоя на холме, Дженкинс ощутил летящее над краем первое суровое дыхание зимы. Склон спадал к реке черными и серыми штрихами, торчали скелеты оголившихся деревьев.
На северо-востоке возвышался призрачный силуэт, зловещее предзнаменование, нареченное Зданием. Неуклонно растущее порождение муравьиного мозга, и никто, кроме муравьев, даже представить не может, для чего и зачем оно строится.
Но с муравьями можно бороться, есть способ.
Человеческий способ.
Способ, про который Джон Вебстер рассказал ему, проспав десять тысяч лет. Простой и надежный способ, жестокий, но действенный способ. Взять сиропа, сладкого сиропа, чтобы пришелся по вкусу муравьям, и добавить в него яду… Такого яду, чтобы не сразу подействовал.
«Простой способ — яд, — сказал себе Дженкинс. — Простейший способ».
Да только тут нужна химия, а химия псам не известна.
Да только тут нужно убивать, а убийства прекращены.
Даже блох не убивают, а блохи отчаянно донимают псов. Даже муравьев… и муравьи грозят отнять у зверей их родной мир.
Уже пять тысяч лет, если не больше, как не было убийства. Сама мысль об убийстве искоренена из сознания тварей.
«И так-то оно лучше, — сказал себе Дженкинс. — Лучше потерять этот мир, чем снова убивать».
Он медленно повернулся и пошел вниз по склону.
Хомер огорчится.
