Ольга Онойко - Море имен
– У меня духу не хватает, – признался Алей, и Воронов хмыкнул. Алей облокотился о седло и сказал ему: – Ты, государь, грозный очень.
– Не отрицаю, – сказал государь. – Найдешь мне потом еще один такой мир, вымышленный. Я корешей позову, будем Казань брать. Или Астрахань. Тебя назначу опричником.
Летен говорил суховато и веско. Алей чуть было не испугался всерьез. Но князь обернулся, глаза его искрились весельем. Он и впрямь шутил. Алей, рассмеявшись, ткнулся лбом в седло.
Привязав коня, он медленно, оскальзываясь на болотистой почве, пошел к лодке, остановился перед нею. Попробовал столкнуть в воду, но не получилось. Подоспел Летен и помог.
– Грести ты, конечно, не умеешь, – сказал он, легко запрыгнув в лодку. – Показывай путь.
Вымочив сапоги на мелководье, Алей неуклюже перебрался через борт и сел на скамейку. Поднял глаза: белые облака потихоньку затягивали небо, заслоняя рассветную голубизну. Как будто Старица звала его, обещая принять без препон… Он улыбнулся, охваченный страстной надеждой.
– Летен, нам нужно к излучине, где не видно, что за поворотом. Вон… хоть туда, где елки на полуострове.
«Полуостров» был скорей кочкой. На глине и валунах плотной стеной встали, сплетаясь ветвями, молодые елочки. За ними высились огромные старые липы, сходясь в тенистый сырой лес. Лодка неторопливо заскользила по недвижной темной воде, от каждого касания весел расходились круги, с едва слышным всплеском нырнула с камня лягушка.
– Пахнет-то как! – сказал Летен, с удовольствием озираясь. – В таком лесу я на медведя охотился. А он малину жрал. Ну туша! Попер на нас, как танк, лошади перепугались.
Алей почти не слышал его. Он смотрел в светящееся небо за узорной завесой лиственных крон. Солнечные лучи все еще низвергались из-за облаков водопадами золотого пламени – одаль, позади, в сосновом бору, который тянулся до самых стен монастыря. Алей задумался вдруг, как называется монастырь и есть ли он – был ли он? – в их настоящем мире… Ветер стих.
«Эн убежал к Ясеню, – подумал Алей. – Понятно, зачем папе может понадобиться Эн. Но зачем он демону? Эн глуп, но не настолько глуп, он знал, насколько Ясень могуч, а ему не нравятся сильные хозяева. Я его развлекал. Папа любит развлекаться. Может, Эн решил полюбоваться на его развлечения? Или… – тут Алея посетило неприятное чувство, – или это я прогнал Эна? Я нашел болезненный для него вопрос. Я зацепил его. Конечно, раз я узнал его слабое место, я бы этим вовсю пользовался. Поэтому Эн решил отделаться от меня или просто обиделся… А! Пускай Вася ищет своего блудного попугая». Алей потянулся, хрустнув позвонками, и запрокинул голову.
Светлый частокол солнечных лучей истаял. Стало пасмурнее. Тихий зеленый лес виделся будто бы через очень прозрачное и чистое стекло. Свет небосвода достигал земли процеженным сквозь высокую сияющую пелену.
Несколько сильных гребков донесли лодку до излучины, и еще минуту спустя за упругой колючей стеной ельника скрылся топкий берег и дикая яблоня, к чьему стволу они с Летеном привязали коней. Алей откинулся назад и прилег на локоть, вывернул шею, напоследок прощаясь со своим караковым жеребцом.
Когда он обернулся, то увидел Осень.
Она стояла на зеленом склоне, над белым песчаным берегом Старицы и приветливо улыбалась.
Глава 11
Метапоиск
Выйдя из машины, Алей поднял лицо к небу.
Золотое колесо времени откатилось назад, от конца лета к его началу. Сменилась параллель, время года стало иным, иным – время мира. В глубокой и яркой, налитой июньским молодым жаром синеве плыл над Старым Пуховом огромный лайнер, оставляя за собой конденсационный след, толстый и пушистый, как хвост. Стояла тихая послеобеденная пора, детские площадки опустели, и даже взрослых не было почти никого. Только ковыляла от подъезда в угловой магазин подружка Меди Морошиной бабушка Радость, да на площадке перед гаражами Тороп Чернышов нарезал круги возле древней бежевой «Победы». «Реставрировать собрался», – подумал Алей. Тороп почесал бритую башку, открыл капот «Победы» – нежно, как женскую шкатулку, – и погрузился в глубокую задумчивость. Летен полюбовался на машину и хозяина и одобрительно хмыкнул.
Траву постригли возле школы, а больше ничего не переменилось здесь. Высокие деревья замерли над пятиэтажками, впитывая щедрый летний свет. В песочнице забыли красно-синий мячик. Алей неуверенно сделал шаг, все еще касаясь рукой дверцы Летенова джипа. Всего несколько субъективных часов назад они были невозможно далеко отсюда, в мире, имевшем иную природу, в чужих, нереальных телах и судьбах…
Вот стоит перед рыжими гаражами незамысловатый Тороп в майке-алкоголичке, ласкает черными пальцами машину прадеда-ветерана. А три дня назад Алей как раз вспоминал Торопа; тогда Улаан-тайджи ехал верхом по разбитой дороге в приокских лесах, под неусыпным и недобрым надзором дружинников Летена. Теперь Летен заводит черную немецкую машину, чтобы ехать к другим своим дружинникам… «Для него и сейчас Средневековье, – подумал вдруг Алей. – Побратимы, войны, дети от наложницы. И княжеский стол».
– Дела ждут, – сказал Летен ему в спину. – Позвоню тебе дня через три. Если сам что узнаешь раньше – звони смело.
– Да. Спасибо, – Алей обернулся, примерился уже захлопнуть дверцу джипа, когда услышал до боли знакомое, звонкое:
– А-а-алик!
– Блик! Ленька!
Выскочив из теней проулка как рыжий чертик, к Алею несся ошалелый Ленька, лохматый, весь облезлый от солнца. Мальчик-морковка… Алей прикинул направление, заподозрил, что Ленька дежурил у его подъезда, и перепугался. До родителей-Комаровых ему дела не было, но самому Леньке могло прийтись от них очень кисло. А то и приходилось уже. Сколько времени провел Алей неведомо где? Осень сказала ему, какое сегодня число, но он успел забыть. «Вася говорил, что позвонит мне на следующей неделе, – вспомнил Алей, – значит, не больше недели потерял. Все равно много».
Луша опередила хозяина, ткнулась мордой Алею в бедро, а потом поставила лапы ему на плечи. Тот едва увернулся от мокрого языка, отпихнул собаку и сурово сдвинул брови, уставившись на Комарова.
– Ты что, – поинтересовался Алей, – так и сидишь здесь? Меня дожидаешься?
Ленька остановился, задыхаясь, согнулся, уперся руками в колени.
– Ага, – выдохнул он и зачастил: – Алик, а ты где был? Ты к Иньке в лагерь ездил, да? А ты его не привез? А ему там нравится, да, там хорошо? Алик, а там телефона нет, что ли? Там телефоны отбирают? Почему он мне не звонит?
Алей прикрыл глаза. Он хотел остаться спокойным и благожелательным, чтобы не пугать Леньку, но не сумел: скривился, оскалился, отвернул лицо. К досаде и бессилию теперь добавился стыд. Не смог. Не справился. Не вернул маленькому часовому его знамя, его лучшего друга…
