Ник Перумов - Череп на рукаве
Три долгих, томительных месяца провели мы на Иволге. Мало-помалу стала стихать истерия в сетях. Ни слуху ни духу о судьбе интербригад. Официального указа об их запрете и роспуске не последовало. Очевидно, власти сочли достаточным общие положения закона о «чрезвычайке», запрещающей, само собой, любые собрания, шествия, митинги и, заодно уж, политические партии, некоммерческие организации. Из списка исключены были особым «листом дополнений» филателисты, фалеристы и прочие любители собирать фантики и выпиливать лобзиком.
Разумеется, никаких сведений о Дальке. И наша доблестная сигуранца тоже помалкивала. И тишина с благодатью – за время которой мы даже почти что привыкли к слегка повышенной силе тяжести на Иволге – продолжались до того самого осеннего дня, когда в ночи взвыли сирены и голос дежурного офицера мрачно прохрипел через громкоговорители:
– Это не учебная тревога.
...Что меня поразило – полное отсутствие слухов, сплетен и тому подобных «утечек». Мы были не в космосе. Нас не отделяла броневая переборка от святая святых – оперативного отдела штаба. В штабе хватало шифровальщиков, связистов и т.д. и т.п., кто, соответствующим образом проинструктированный, обычно и должен был «довести» до остальных одобренный начальством объём информации.
Мы не грузились в лайнеры. Полк выступил, как говорится, на своих двоих – то есть походной броневой колонной, прикрытой сверху армейской авиацией. То есть противник – близко.
...К югу от университетского городка тянулся вполне пасторальный пейзаж с какими-то фермами, где нам вслед старательно заливались не то забытые, не то специально оставленные псы. Верные сторожа помнили свой долг – а вот помнили ли его те, кто хладнокровно оставил их здесь?..
И чем дальше мы шли на юг по широкой, почти безлесной равнине, среди пологих холмов, тем истошнее и заливистей становился собачий лай. Мало-помалу он перешёл просто в невыносимый многоголосый вой. Ферм вокруг было много – тут почти всё загнано было внутрь, под землю, в чаны и реакторы, а снаружи осталось только выращивание грубой биомассы – и всюду, всюду истошно выли собаки.
Мы не выдержали. Колонна приостановилась. Мы сшибли замок с ближайшего загона, и крупный кобель, бесстрашная немецкая овчарка, не боящаяся ни зверя, ни человека, бросилась мне в ноги, словно перепуганный щенок. И отходить уже отказалась наотрез. Запрыгнула на броню БМД и так поехала с нами. На ошейнике мы прочли имя – Герцог.
– Ладно, оставайся, – я потрепал пса по загривку.
...В тот день при полке образовалась настоящая псарня. Все собаки – сильные, здоровые сторожа – были насмерть перепуганы. Жались к солдатам и жалобно скулили. Им ничего не было нужно, только одно – быть с людьми. Наверное, они чуяли инстинктом, что эти двуногие в странных своих машинах, так непохожих на тракторы и грузовички фермеров, не бросят, не отступят и не предадут.
К вечеру мы достигли водораздела. Поднявшись на холмистую гряду, мы увидели раскинувшееся перед нами открытое пространство, плавно понижавшееся к югу и юго-востоку. Километрах в трёх по долине струилась неторопливая река в окружении заливных лугов и небольших приречных рощ. Ещё чуть дальше виднелся небольшой городок, от него к нам тянулась шоссейка. Вокруг лоскутками разбросаны поля – и нигде ни одной живой души.
Мы в Скифии, мы на краю земли, Достигли мы пустынь необозримых... — хотелось повторить вслед за древним автором. Мы тоже стояли на краю пустыни. Рукотворной пустыни. Пустыни, откуда ушли люди – и куда теперь по их следам вливалась совершенно другая сила.
Пришла команда разворачиваться. Спешно, срочно, немедленно. И у меня появилось подозрение, что там, куда нас отправляли изначально, всё уже кончилось. Там мы уже не нужны.
– Фатеев!
Нас собирал ротный, обер-лейтенант Рудольф.
– Дело дрянь, meine Herren. Десятая «матка» проснулась, как мы все и полагали. Но разведка опять прошлёпала, Donnerwetter, и теперь у нас задача – притянуть на себя как можно более крупные силы. А там и Туча, и всякие наземные твари... «Матка» времени не теряла. Нарастила, что называется. Короче, командование подняло всё, что может летать, жгут любые скопления Тучи – однако они маскируются и разворачиваются, только если впереди – живая сила. То есть мы. Поэтому приказ один – зарываться в землю, закрываться сеткой и притягивать их к себе. Поддержка с воздуха нам обещана. Туча, по опыту Пенемюнде и других мест, не выдерживает систематического истребления. Сколько придётся держаться, командование не уточняет. Но сдавать Иволгу или выжигать её термоядом наверху не хотят. Туча прёт сейчас прямо на нас. Времени у нас немного. Дальше вперёд идти смысла нет. Их там миллионы. Встретим их здесь, на этом рубеже.
49
Приказ зарываться в землю мы выполнили. Полк окапывался. Натягивал сетку над ходами сообщения и наспех вырытыми траншеями. Ночь застала нас ещё не в «полевой крепости», но, во всяком случае, не «в чистом поле».
А наутро вышедший к нам Валленштейн зачитал приказ: держаться до последнего.
«Противник перешёл в наступление», «боевая задача – не допустить прорыва к жизненно важным центрам...» – говорилось в приказе, так, словно нам противостоял самый обычный враг. Признаться, я не понимал – до тех пор, пока мы не увидели всё своими глазами.
Было утро. Неяркое осеннее утро. Мы стояли посреди пустыни, словно монумент человеческому отчаянию – отчаянию штабных, которые наверняка уже списали нас в «безвозвратные потери».
Наше пребывание здесь было бессмысленным. Тогда мы ещё этого не знали – на войне надо наступать, пробиваясь к жизненным центрам противника, окружать и принуждать к капитуляции его армии, или же – стойко обороняться, изматывая рвущегося вперёд врага, планомерно отходя с передовых рубежей на тыловые, готовя предпосылки для контрнаступления. Так говорили учебники. И, само собой, ни одно их положение не могло быть воплощено здесь.
...Я услыхал крики. И машинально бросил на глаза забрало шлема, включая визор. Двадцатипятикратное увеличение – и над обрывками дальних лесов замаячили серые столбики, словно там вилась дорожная пыль, поднятая слабым ветерком. Серые столбики надвигались, сливались, и вот уже на нас надвигался сплошной фронт. Он быстро темнел, серый цвет сменялся чёрным. Насколько мог окинуть глаз, на километры вправо и влево я не видел ничего, кроме накатывающейся живой волны.
– По местам! – заорал я. Что ещё оставалось делать простому лейтенанту, командиру взвода?..
Ребята споро выполнили команду. И ветераны – Микки, Глинка, Мумба, – и новички. Если это такая же Туча, что и в Пенемюнде, то ещё ничего – можем отбиться... Хотя, конечно, я предпочёл бы сражаться из бетонного капонира, где бойницы затянуты частой сеткой.
