Ольга Онойко - Дикий Порт (Райские птицы)
…золотящаяся доспехом тень подходит, мягко-переливчато переступая через поваленные стволы, валуны, зеркала луж; она, тень, высотой в два человеческих роста и совершенно бесшумна. В рухнувшей тишине люди стреляют, стреляют, беззвучно содрогаются угловатые тела автоматов, исторгая горячий металл, но пули рикошетят от брони, а тень даже не отбрасывает…
Шон вскидывает каттер.
Тень прыгает упруго, по-кошачьи, едва ли не взвившись выше собственной головы, и в прыжке сметает троих. Тень забавляется охотой. Это не бой. Стальным веером разлетаются косы, тяжёлым зажимом воин угадывает неуклюжему х’манку в лицо, и тот опрокидывается в мох, точно от щедрой оплеухи…
Счастливчик успел только вдохнуть. Шумно, почти со всхлипом.
…ррит поднимает морду. Облизывается. Челюсти — красные потёки, тёмные, густые; жмурятся глаза с вертикальными зрачками. Голова Шона скособочилась. Кровь хлещет из развороченной шеи, хлещет и хлещет, ещё глаза не остекленели, а крови… зверь поднимается, взрыкивает, оборачиваясь к Янгу. Плавно отводит руку с ножом и так же плавно отмахивает назад. Янг оседает. Голова валится вроде футбольного мяча…
Ррит танцует.
Чудо кровопролития, светоч убийств, ликование смерти.
Праздник.
Лакки застыл, точно заворожённый пляской инопланетянина. Кровь шумела в ушах. Заныли суставы. Джек понимал, что надо сдвинуться с места, сделать хоть что-то, но не мог.
Он знал, что с ним происходит. Так уже бывало. Так бывает со всеми боевыми зайцами.
Но вместе с секундами уходят жизни парней.
Крайс оседает — тяжело, мешковато, глаза закатываются… оба священных ножа нашли источник крови в шеях х’манков, ррит втянул усталые когти и просто ударил очередного х’манка кулаком в грудь, выбив дыхание.
Может, жив…
Вверх по позвоночнику покатилась искристая электрическая волна. Подняла Джека на ноги, растянула дикой ухмылкой изуродованное лицо, сузила зрачки. Кожа на теле дёргалась, как у собаки. Или у ррит.
Тот увидел его. Тонкие, лишённые каймы губы разошлись, обнажая ряд сахарно-белых игл. Пасть открылась — до ушей была пасть, и морда мгновенно утратила всякое, самое отдалённое сходство с человеческим лицом. Морда и морда. Верхние клыки длиной в мизинец.
Лакки постоял-постоял и пошёл на ррит.
Молча, глядя исподлобья, глухо сопя.
Горилла — на тигра.
Воин замахнулся, намечая очередную жертву, ещё один череп в ожерелье, ещё кусок живого мяса, обречённый стать мёртвым…
…х’манк, отмеченный следами человеческих когтей, сумел уклониться.
И второй раз.
И третий, отступая, приплясывая на месте, оскалив мелкие плоские зубы травоядной твари.
М’йандра удивился. Один промах он ещё мог допустить, но такое уже выходило за всякие рамки. Не размышляя долго, он прыгнул, распяливая губы, откидывая челюсть для удара клыками: умелый в бою х’манк заслуживал благородной смерти.
М’йандра промахнулся.
Упал, врезавшись грудью в поваленное дерево, к которому только что так удачно был притиснут мягкопалый. Взревел в бешенстве, подхватываясь на ноги, вскочил на ствол, пригнулся к нему в прыжковом упоре. Х’манк был рядом, в ноздри так и бил его тёплый, молочный, тошнотворно-младенческий запах… рядом. Но вне поля зрения.
Окрест раскидывались трупы х’манков в тех позах, в каких смерть заставала тварей.
Он, поистине, достойно почтил обильным кровопролитием Великую женщину. Изрядно порадовал Ймерх Цйирхту, вождя богов, весёлой охотой. Пусть сражение в ледяных безднах красавец Т’нерхма некрасиво уступил смешному толстому Луговскому, но здесь люди вдосталь попраздновали войну. Множество копошившихся х’манков убито.
И не постыдно будет прийти к воротам дома Сеайши, что даёт пристанище Цйирхте и богам-воинам. Туда, в родовой дом, нельзя ступать с миром без положенного честью зова, и без положенного честью вызова — с войной. М’йандра услышит зов и войдёт, и сядет за стол, гордясь косами и украшениями, и богиня позовёт его для совокупления…
…косы М’йандры, его воинскую гордость, сгрёб в руку ничтожный х’манк. Натужно крякнул. Маленькие глаза вытаращились на человека, шрамы, рассекавшие плоское рыло, налились кровью. Круглые зрачки х’манка почти исчезали в пламени радужки, лучащейся серо-голубым, как звезда этой злосчастной планеты. М’йандра, не понимая, что происходит, вздыбил гриву и наставил уши в предельном изумлении. Неуверенно зарычал.
Над ним взлетел человеческий священный нож, покрытый всеми должными насечками клана, матери, отца, наставника, возлюбленного, боевых заслуг, в последний миг М’йандра успел прочитать их, успел в величайшем изумлении понять, что знал этого человека…
— Мля, — сказал Лакки.
Сел — свалился — рядом с трупом на взрытую землю, прямо в лужу кипящей чёрной крови ррит. Попытался вытереть пот, но только размазал по роже грязь.
Такое он вытворял редко. Даже во время битвы за Третью Терру, во время абордажа — не случилось надобности. С тех пор, как на вооружение поступили «нукты», надобность вообще возникала редко. Драконы так и так сражались лучше боевых зайцев.
Лакки покосился на убитого врага.
Броня ррит держит пулю. Автоматную очередь в упор держит. У этого броня была шикарная, небось от их звериного кутюрье, со сплошной чеканкой — странный дикий орнамент, не похожий ни на какие земные, на груди инкрустация — какие-то переплетённые стебли и семиконечные звёзды.
Джек долго сидел. По ощущениям — долго; пройти могло и десять минут, и пара часов. Он успел задремать и проснуться; увидеть, что кровь перестала течь, начала остывать. Сплюнуть, потому что штаны промокли насквозь и чёрный пигмент на всех важных местах не оттереть ещё с месяц…
Потом пришёл в себя Крайс. Встал и, кряхтя, подковылял к Джеку. Посмотрел на труп. Потом на Лакки. Снова на мёртвого ррит. Ничего не сказал, сел наземь, глухо ухнув от боли. Стал обирать украшения из костей.
Счастливчик, задрав голову, смотрел в жемчужное, слепое терранское небо. Кругом, переливчато шелестя, веяла бирюза.
Шон, мёртвый, с развороченной шеей.
Безголовое тело, на запястье — браслет из вишнёвых косточек: это девушка подарила рядовому Янгу на счастье.
Уоррен. Мики. Ник.
Там, дальше…
Всё лицо и кожу груди дёргал мучительный, не поддающийся контролю тик.
«Requiem aeternam dona eis… dona nobis… amici… Domine».
…Рыжекудрая, пышноволосая женщина клонит лицо в молитве, складывает ладони. Гремит орган — так, что вибрирует обшарпанная скамья. Кэтри Лэнгсон никогда не могла зачесаться так гладко, как хотела, и солнечный пух окружал её голову, точно ангельский нимб.
