Эрик Рассел - Единственное решение
Кинрад не упускал случая понаблюдать за ним, неизменно испытывая при этом изумление перед фактом такого умственного убожества — тем более у ученого, специалиста. Наблюдение за Бертелли так захватывало его, что ему даже в голову не приходило понаблюдать за другими и посмотреть, не заняты ли они тем же, чем и он, по тем же или очень похожим причинам.
Когда Кинрад пошел на ленч, Марсден нес вахту у приборов управления, а Вейл — в двигательном отсеке. Остальные трое уже сидели в тесной столовой. Он кивнул им и сел на свое место.
Большой белокурый Нильсен, инженер-атомщик, которому по совместительству пришлось стать ботаником, сказал, смерив его скептическим взглядом:
— Солнца нет.
— Знаю.
— А должно быть.
Кинрад пожал плечами.
— Но его все нет, — не отставал Нильсен.
— Знаю.
— Ну и как, вас это трогает?
— Не валяйте дурака, — и, надорвав пакет с ленчем, Кинрад высыпал содержимое в пластмассовую тарелку с несколькими отделениями.
«Бамм, бамм, бамм», — грохотали пол, потолки, стены.
— Так я, по-вашему, дурака валяю?
Нильсен подался вперед, со злобным ожиданием уставившись на него.
— Давайте поедим, — предложил Арам, худой, черный, нервный космогеолог, сидевший около Нильсена. — И так тошно.
— Нечего зубы заговаривать. Я хочу знать… — снова начал Нильсен.
Он замолчал, потому что Бертелли, пробормотав: «Простите», потянулся перед его носом за солонкой, привинченной к другому концу стола.
Отвинтив ее, Бертелли с солонкой в руке плюхнулся вниз и чуть не свалился на пол. От изумления он вытаращил глаза, вскочил, поставил солонку, выдвинул сиденье вперед, сел снова, сбил солонку со стола. Вспыхнув от стыда, поднял ее с таким видом, будто это не солонка, а большое ведро, посолил пищу и, чтобы привинтить солонку на прежнее место, закрыл телом весь стол. Наконец привинтил ее и, подняв зад, сполз со стола на свое сиденье, но только на этот раз сел мимо. В конце концов он устроился на сиденье, разгладил невидимую салфетку и обвел присутствующих загнанным виноватым взглядом.
Глубоко вздохнув, Нильсен спросил его:
— Вы уверены, что хорошо посолили?
Трудный вопрос поставил Бертелли в тупик. Он нашел глазами свою тарелку, внимательно оглядел ее содержимое.
— Пожалуй, хорошо, благодарю вас.
Перестав жевать, Нильсен поднял глаза и, встретившись взглядом с Кинрадом, спросил:
— Что такое есть в этом парне, чего нет в других?
Улыбаясь до ушей, Кинрад ответил:
— Сам бы хотел понять, пытаюсь уже давно, но все безуспешно.
Лицо Нильсена осветилось подобием улыбки, и он признался:
— Я тоже.
Бертелли молча, сосредоточенно ел. Жевал он, как всегда, высоко подняв локти, а его рука неуверенно искала рот, мимо которого было просто невозможно пронести ложку.
Дотронувшись до экрана кончиком карандаша, Марсден сказал:
— Вот эта, по-моему, розовая. Но, может, мне это только кажется.
Кинрад нагнулся и стал вглядываться в экран.
— Слишком маленькая, ничего пока сказать нельзя. Прямо с булавочную головку.
— Значит, зря я надеялся.
— Может, и не зря. Возможно, цветовая чувствительность ваших глаз выше моей.
— Давайте спросим нашего Сократа, — предложил Марсден.
Бертелли стал рассматривать едва заметную точку, то приближаясь к экрану, то удаляясь от него, заходя то с одной стороны, то с другой. Наконец он посмотрел на нее, скосив глаза.
— Это наверняка что-то другое, — сообщил он, явно радуясь сделанному им открытию, — потому что наше Солнце оранжево-красное.
— Цвет кажется розовым благодаря флуоресцентному покрытию экрана, — с раздражением объяснил Марсден. — Эта точка — розовая?
— Не разберу, — сокрушенно признал Бертелли.
— Ну и помощничек!
— Тут можно только гадать, она слишком далеко, — сказал Кинрад. — Одного желания здесь мало — придется подождать, пока мы не окажемся немного ближе.
— Я уже сыт по горло ожиданием, — с ненавистью глядя на экран, сказал Марсден.
— Но ведь мы возвращаемся домой, — напомнил Бертелли.
— Я знаю. Это и убивает меня.
— Вы не хотите вернуться? — недоумевающе спросил Бертелли.
— Слишком хочу, — и Марсден с досадой сунул карандаш в карман. — Я думал, обратный путь будет легче хотя бы потому, что это путь домой. Я ошибся. Я хочу зеленой травы, голубого неба и места, где можно свободно двигаться. Я не могу больше ждать.
— А я могу, — гордо сказал Бертелли. — Потому что надо. Если бы я не мог, я бы сошел с ума.
— Да ну? — Марсден окинул Бертелли ироническим взглядом, и его нахмуренное лицо начало понемногу проясняться. Наконец у него вырвался короткий смешок. — Сколько же времени вам бы для этого понадобилось?
Не переставая смеяться, он вышел из кабины управления и направился в столовую. Заворачивая за угол, он расхохотался.
— Что тут смешного? — удивленно спросил Бертелли.
Оторвав взгляд от экрана, Кинрад внимательно посмотрел на него.
— Как это получается, что каждый раз, когда кто-нибудь начинает…
— Да, капитан?
— Нет, ничего.
Корабль мчался вперед, сотрясаясь: все его части и детали издавали стон.
Появился Вейл — его вахта кончилась, он шел в столовую. Он был невысокого роста, широкий в плечах, с длинными сильными руками.
— Ну что?
— Мы не уверены, — и Кинрад показал на точку, сиявшую среди множества ей подобных. — Марсден думает, что это оно и есть. Может быть, он прав, а может, и нет.
— Вы не знаете? — спросил Вейл, глядя на Кинрада и не обращая внимания на экран.
— Узнаем, когда придет время. Еще рановато.
— Запели по-новому?
— О чем это вы? — резко спросил Кинрад.
— Три дня назад вы говорили нам, что теперь Солнце может показаться на экране в любой момент. Это подняло нам дух — а мы в этом нуждались. Я не привык распускать нюни, но должен сознаться: что-нибудь в этом роде было мне нужно. — Он смерил Кинрада злым взглядом. — Чем радужней надежды, тем сильней разочарование.
— А вот я не разочаровываюсь, — сказал Кинрад. — Плюс-минус три дня — пустячная погрешность, если учесть, что обратный путь длится два года.
— Да — если курс правильный. А у меня нет в этом уверенности.
— То есть вы думаете, что я не в состоянии дать правильные координаты?
— Я думаю только, что даже лучшие из нас могут ошибаться, — упорствовал Вейл. — Разве первые два корабля не отправились к праотцам?
— Не из-за навигационных ошибок, — с глубокомысленным видом вставил Бертелли.
