Михаил Тырин - Тварь непобедимая
– Я только в последний день узнал, что у тебя настолько плохи были дела, – проговорил Гриша, словно оправдываясь. – Почему ты ничего не говорил мне?
Донской уставился в землю и заговорил лишь после продолжительной паузы:
– А зачем рассказывать? Чтоб ты надо мной вздыхал и жалел, чтоб по головке гладил? Любая смертельная болезнь заразительна, Гриша. От обреченных шарахаются – чтобы, не дай бог, тень тоски нашей смертной никому жизнь не отравила. Это уже проверено – и как друзья уходят с грустными вздохами, и как девушки себе новых друзей заводят. Да разве бы мы с тобой веселились так славно, если б ты знал, что у меня в голове шишка растет?
– А почему нет?
– А потому, Гриша, что ты бы смотрел на меня грустными коровьими глазами и только бы думал: как лишнего не сказать, как чего не намекнуть, как не обидеть ненароком.
– А ты чего хотел?
– А я пожить хотел! Как нормальный мужик, а не как заживо отпетый. Чтоб не вздыхали у меня за спиной... Ладно, хватит об этом. Что тебе еще рассказать? Смерть моя была приятной и романтичной. Доктора наркотиков не жалели...
– Нет, об этом тоже не надо, – остановил его Гриша. – Рассказывай, что сейчас. Что болит, чем лечат...
– Да что болит... Ну, почки чуть барахлят, пью какую-то бурду пять раз в день... Да ерунда это все, мелочи и недоразумения. – Донской наморщил лоб и перевел дыхание. – Ноги не ходят – вот что самое гадкое. Какая-то гормональная анемия на фоне... Черт их разберет, все эти болячки.
– А в перспективе?
– Знать бы перспективу, – горько вздохнул Донской, – я бы уже учителя танцев себе искал.
Он замолчал, глядя куда-то мимо Григория. Тот испытал вдруг глупое и противное чувство – неловкость за свою силу и здоровье, за то, что стоит на своих ногах перед человеком в инвалидной коляске.
– Перспектива... – пробормотал Донской. – Какая мне теперь перспектива? Что я такое, на что я годен – я и сам не знаю. Главный говорит: окрепнешь и пойдешь управляющим в какой-нибудь наш филиал. – Донской сухо рассмеялся. – Представляешь: приходит клиент за здоровьем, а навстречу ему я выезжаю – управляющий, олицетворение здоровья и хорошего настроения. Живая реклама! Обожди-ка...
Он отпил глоток из темной баночки, которую выудил из кармана халата.
– Расскажи лучше ты, Гриша, про свои перспективы. Я за тебя порадуюсь, мне легче станет.
– Да что рассказывать?..
– А вот, вижу, колечко у тебя на пальце появилось. Как там принцесса, все хорошеет?
– Все нормально, – быстро ответил Гриша, не желая здесь распространяться о том, как ему хорошо и счастливо живется.
– Подружка у нее была, веселая такая... Может, утешит меня на закате жизни? Да не пугайся, Гриша, шучу... Не придется тебе мои инвалидские проблемы решать. Сам разберусь... – Последние слова вышли у него сквозь зубы. – Смотри внимательно, – сказал он через минуту. – Вон туда, между корпусами...
Григорий увидел, как двое врачей очень медленно и бережно ведут высокую статную женщину в черном платье. Позади семенил Шамановский, прижимая к груди какие-то бутыли и свертки.
– Знаешь, кто она?
– Да неужели?..
– Да-да. Александра собственной персоной. Добился-таки мужик своего, через все прошел, но добился. Сколько денег в нее вложил, тебе за всю жизнь столько не истратить.
– Странно, – проговорил Григорий. – Я видел его сегодня с утра, и он не показался мне чересчур счастливым.
– Счастливым?! – Донской фыркнул. – Да ты погляди на него получше! Он готов землю жрать от обиды. Он зубами скрипит, еще чуть-чуть – и завоет.
– Почему? Что-то все-таки не получилось?
– Жизнь у него не получилась, Гриша! Это же судьба: одному везет, другому – нет. Нашему не повезло, у него любимую жену урки ножом пырнули за сто рублей. А он – нет чтобы смириться – начал с судьбой бороться и за счет этих же урок пробовать себе жену вернуть. Ну а с судьбой бороться – дело гиблое.
– И все-таки, что не так вышло?
– Он однажды напился, – Донской понизил голос, – и сказал мне очень странные слова. Сказал, что это не она, не Александра.
– В каком смысле не она? Что, опять?..
– Да нет, генетические фантазии здесь ни при чем. Видишь ли, эта чудесная женщина четыре года существовала в виде электронной копии в магнитном контуре. А Шаман ее живую помнил, понимаешь? Каждый день рисовал ее в новых красках, забывая про старые. И вообразил в конце концов, что она вылезет из его тухлого ящика, как Афродита из морской пены. А она-то – не Афродита, она нормальная живая баба. Главный богиню ждал, а вылезла простая баба, чуть помятая после репродукции. Для нее этих четырех лет не было, она не знала, что за бури у него в душе бушевали.
– Несчастный он человек, – покачал головой Григорий. – Поневоле поверишь, что нельзя мертвую душу так долго беспокоить и земле не предавать.
– Да, умерла так умерла – вот как надо. Он ведь только сейчас понял, что все эти четыре года ломился вперед, ничего вокруг не видя и не понимая. Помнишь, Гриша, мультик про волшебную лампу? Там джинн говорит Аладдину, что никогда не будет оживлять мертвых, потому что не терпит запах мертвечины. Наш уважаемый главврач наконец-то унюхал этот запах! Наконец-то понял, что именно в ней, в мертвечине, и копался...
– А ты – разве нет?
– Ну, я-то с самого начала это понимал. Да что говорить, я теперь сам мертвечина.
– Если ты сам так считаешь...
– А ты что считаешь? Давай откровенно, Гриша, ты ведь мечтаешь поскорей смыться к принцессе, чтоб не видеть и не слышать меня! Какой тебе от меня прок теперь?
– Никакого, – покачал головой Гриша.
– Вот!
– Давно уже никакого, – продолжал Гриша. – Мы дружили без всякого прока и резона. Я надеялся, так будет и дальше. А что может помешать? Мне даже коляску твою толкать не придется, она на батарейках. Может, нам прямо сейчас смотаться в город, купить водки...
– Водки мне пока нельзя. – Донской вздохнул и тронул пальцами левый бок. И вдруг он улыбнулся – слабо и мечтательно. – Слушай, Гриша, а возьми меня к себе в больницу. Оформите меня хотя бы кладовщиком, вахтером – кем угодно, хоть разгибателем бананов в столовую. Буду рядом с тобой мужества набираться, слова разные героические от тебя слушать.
– Слова тебе не помогут.
– Да куда уж... Горе побежденным! Но видишь ли, я понять хочу, что такое во мне произошло? Когда было у меня две жизни – знаешь, как я их ценил, как за них боялся?! А теперь только одна – сытая, спокойная, бестолковая... И так хочется отдать ее без остатка, пожертвовать для чего-то стоящего, чтоб хоть на могиле хорошие слова написали. Но кому она теперь нужна, эта жизнь?
– Тебе в первую очередь, наверно.
– Да ладно, молчи! Я и в той жизни ничего путного не сделал, а теперь куда уж?.. Эх, Гриша, как мне хотелось стать таким же, как ты, – спокойным, значительным, самодостаточным... Сидел бы в кабинете, обложась первоисточниками, и искал себе какую-нибудь истину.
