Встреча с хичи. Анналы хичи - Пол Фредерик

Хеймат застыл, глядя на файл мертвецов.

Сразу за углом, почти не видный с тропы, главный грузовой вход, которым никогда не пользовались. Теперь пользуются. Рядом с ним опустились на брюхо два мощных грузовика, их пропеллеры замерли, и десяток рабочих выносили из машин стойки с базами данных и проводами внутри.

– Пожалуйста, генерал Хеймат, – послышался сзади голос охранника, – не подходите ближе. Это запрещено.

– Они пришли прошлой ночью, когда я спал, – сказал Хеймат, глядя на грузовики. – Но в чем дело?

– Объединение, – виноватым тоном объяснил охранник. – Закрылась тюрьма в Пенсаколе, и всех заключенных переместили сюда.

Хеймат взял себя в руки. Первое правило тюремной жизни – не давать машинам знать, что он чувствует и о чем думает, поэтому он просто приятно улыбнулся.

– Нас, врагов общества, уже недостаточно, чтобы у всех у вас было занятие. Ты не боишься потерять работу?

– О нет, генерал Хеймат, – серьезно ответил охранник. – Мы просто получим другие задания. Но закрылась только Пенсакола. Сейчас принимают судебные дела оттуда.

– А, да, судебные дела, – сказал Хеймат, улыбаясь охраннику и думая, не уничтожить ли его. Охранник имел внешность молодого полинезийца, вполне убедительного, вплоть до капель пота на безволосой груди. – Значит, все дела из Пенсаколы теперь в файле мертвецов.

– О нет, генерал. Есть и один живой. Согласно вашему досье, вы его знаете. Сирил Бейсингстоук.

На мгновение Хеймат утратил спокойствие.

– Бейсингстоук? – Он уставился на машину. Сирил Бейсингстоук был одним из высших руководителей террористов, единственным, кому подчинялась сеть, почти такая же разветвленная и смертоносная, как у самого Хеймата. – Но Бейсингстоук был освобожден под честное слово год назад, – сказал он. – Я видел это в новостях.

– Да, генерал Хеймат, да. – Охранник кивнул. – Но он рецидивист. На свободе он убил тридцать пять человек.

Говорят, понять значит простить, но я в это не верю.

Я думаю, что очень хорошо понимаю таких людей, как Хеймат и Бейсингстоук. Подобно всем другим террористам начиная с каменного века, они убивали и разрушали из принципа и убеждали себя, что принципы, ради которых они убивают, оправдывают пролитую кровь.

Но меня они не убедили. Я видел их жертвы. Мы с Эсси сами едва не стали их жертвами, когда группа Хеймата взорвала петлю Лофстрома. Он решил, что мы находимся в ней. И так как мы были свидетелями, мы попали и на суд над Хейматом, и я слышал все об остальных жертвах. Больше всего я слушал Хеймата и видел его, прямого и очень военного, на скамье подсудимых. Он выглядел образцом современного генерал-майора в своем белом мундире, с сильным грубоватым лицом. Он вежливо слушал свидетелей, которые рассказывали, как он, в личине генерал-майора Оборонительных Сил Соединенных Штатов Америки, втайне создавал группы, которые взрывали петли запуска, сбивали спутники, отравляли воду и даже умудрились украсть кушетку для сновидений, чтобы поразить человечество болезненными фантазиями. Конечно, в конце концов его поймали. Но он дурачил всех почти десять лет, сидя с честным лицом на заседаниях штаба по обсуждению антитеррористической деятельности, прежде чем такие люди, как Эскладар, пришли в себя и благодаря им полицейским силам мира удалось связать Хеймата с убийствами и взрывами бомб. Для него все это не было преступлением. Простая стратегия.

Для меня суд над Хейматом был необычным испытанием. Незадолго до этого я умер и впервые появился на публике в голографическом изображении, в то время как суть моя находилась в гигабитном пространстве. Тогда это была необычная ситуация, и адвокаты Хеймата пытались помешать мне свидетельствовать, потому что я не «личность». Конечно, им это не удалось. Впрочем, даже если бы и удалось, особого значения это не имело бы, потому что было множество других свидетелей.

Хеймату, по-видимому, было все равно. Арест и осуждение он рассматривал как несчастную случайность. Цинично и уверенно он говорил об окончательном вердикте истории, потому что не сомневался в том, каков будет вердикт суда. Но когда показания давал я, он настоял на том, чтобы самому проводить перекрестный опрос, а его адвокаты кипели от негодования.

– Вы, Броудхед, – заявил он. – Вы смеете обвинять меня в измене, когда сами связались с врагами человечества! Мы не должны были договариваться с хичи! Убить их, взять в плен, окружить ядро, в котором они скрываются, расстрелять их…

Это было невероятное выступление. Когда суд наконец заставил его замолчать, Хеймат вежливо поклонился, улыбнулся и сказал:

– У меня больше нет вопросов к устройству, именующему себя Робинеттом Броудхедом, – и с гордым и уверенным видом стал слушать дальше.

Таков Хеймат. Но Сирил Бейсингстоук еще хуже, если это вообще возможно.

При первой встрече два отставных чудовища проявляли осторожность. Они знали друг друга.

Хеймат заторопился в зал отдыха и нашел там Бейсингстоука, который лениво смотрел, какие развлечения способно предоставить это новое место. Они серьезно пожали друг другу руки, потом отступили и осмотрели друг друга.

Сирил Бейсингстоук был кюрасаец, абсолютно черного цвета, такого же возраста, как Хеймат (и я), но настолько избалован Полной Медициной, что выглядел лет на сорок пять.

– Приятно снова встретиться, Берп, – сказал он глубоким, красивым и дружелюбным голосом. Бейсингстоук говорил без акцента – ну, может, самую чуточку с немецким или голландским. Его хорошо научили английскому фризские монахи в католической школе. Бейсингстоук родился на островах, но в его речи не было изъянов. Если его не видишь, невозможно догадаться, что говорит чернокожий, хотя говорит он не так, как американцы: гласные звучнее и округлее, более выражена интонация.

Бейсингстоук посмотрел в окно на лагуну.

– Неплохое место, Берп, – сказал он. – Когда мне сказали, что переводят сюда, я ожидал гораздо худшего. Как на планете Афродита, той, что вращается вокруг яркой звезды и на ней можно жить только в туннелях.

Хеймат кивнул, хотя ему был все равно, где находиться. Вспомнив, что он в некотором смысле хозяин, он заказал у официанта выпивку.

– К несчастью, – улыбнулся он, – алкоголь здесь не разрешают.

– В Пенсаколе тоже, – ответил Бейсингстоук. – Поэтому я был так рад, когда меня освободили, хотя, если помнишь, я никогда особенно не пил.

Хеймат кивнул, разглядывая его.

– Сирил? – наконец начал он.

– Да, Берп?

– Ты был снаружи. Потом нарушил свое слово. Зачем ты убил этих людей?

– Ну, видишь ли, – сказал Бейсингстоук, вежливо принимая у официанта имбирный эль [30], – они меня рассердили.

– Я так и думал, – сухо сказал Хеймат. – Но ты должен был знать, что тебя снова посадят.

– Да, но у меня есть гордость. Или привычка? Я думаю, дело в привычке.

Хеймат сердито сказал:

– Так может говорить прокурор.

– Может, в каком-то смысле прокурор прав относительно таких, как мы с тобой, Берп. Мне не нужно было убивать этих людей. Понимаешь, я не привык к многолюдью. Все толпились и толкались, чтобы сесть в автобус. Я упал. И все стали смеяться. Рядом стоял полицейский с автоматом, он тоже смеялся. Я отобрал у него автомат и…

– И расстрелял тридцать пять человек?

– О нет, Берп. Около девяноста, но умерли только тридцать пять. Так мне сказали. – Он улыбнулся. – Я не считал трупы.

Он вежливо кивнул Хеймату, который сидел молча, прихлебывая свой напиток. Бейсингстоук принялся разглядывать виды Мартиники, Кюрасао и Виргинских островов.

– Какие прекрасные места, – вздохнул он. – Я почти жалею, что убил этих людей.

Хеймат вслух рассмеялся, качая головой.

– О Сирил! Неужели правда, что убивать стало для нас привычкой?

Бейсингстоук вежливо ответил:

– Из гордости или принципа – вероятно, так и есть.