Александр Крашенинников - Поиск - 92. Приключения. Фантастика
Это он. Значит… Значит, это был герой. Герой, оказавшийся достойным памятника. Он, стало быть, погиб геройской смертью. И эту геройскую смерть устроила ему я. Можно гордиться причастностью к историческому событию. Да, но не означает ли существование памятника и прекрасного города вокруг него, что тогда победили не те, кто послал меня, а — эти? И, следовательно, я как аргумент оказалась несостоятельной… Ах, поймала я, если бы тогда победили Наши, сейчас, возможно, на этом постаменте стоял бы памятник мне, геройски погибшей пуле! Мне стало очень грустно. Потускнела радость возвращения к жизни, к солнечному свет. человеческим голосам…
Мальчуган взобрался на вершину гребня, сел, снят, сандалии и принялся вытряхивать из них землю. Потом он увидел меня. Цепкие пальчики поднесли меня к ею глазам, любопытным и приветливым. Рот округлился, теплая струя воздуха сдула с моих боков прилипшие к ним крошки. Как давно я не чувствовала тепла, как стосковалась по нему.
Он подбросил меня на ладошке и одобрительно произнес:
— Тяжеленькая!
Так я стала частью его богатств, разместившихся в кармане штанишек. Вместе со мной здесь осколок цветного стекла, шестеренка из часового механизма и кубик игральной кости. Всех нас мальчуган искренне любит, но я ему особенно нравлюсь. Однажды он даже чмокнул меня губами. Я, если так можно выразиться, от души рассмеялась. Если б он знал, кого целует! Если б видел меня, когда я проламывала ребро, рвала сердечную мышцу тому, к го стоит сейчас на площади… Кстати, худо пришлось бы мне, если бы он уже тогда был из камня. Но тогда он не был из камня…
Если рассказать тебе об этом, мальчуган, ты, может быть, и не поверишь. Ты так далек or всего этого, как далека эта площадь от той поляны. Между тем она я есть та поляна — просто ее обставили зданиями и покрыли асфальтом, а теперь роют метро. Эхо выстрелов давно рассеялось; умерли те, кто стрелял, и их офицер, сидевший на складном стуле; сгнил и стек, которым он похлопывал по сверкающим голенищам сапог — но пространство осталось тем же самым. Моя трасса прошла бы теперь через струи фонтана, устроенного на краю площади, или через брошенный детьми мяч, через растопыренные руки, устремившиеся к нему… Через моего мальчугана. Ха-ха, может быть, как раз через его карман, где я сейчас валяюсь безопасной игрушкой, позвякивая о стеклышко. Вот здесь я прошла бы, горячая, злая; прожгла бы тонкий холст, впилась в кожу, прорубила артерию, и алый фонтанчик проклюнулся бы и забулькал с голубиным воркованием!
Пустые, пустые мечты… Спокойны пешеходы, выправка у мужчин спортивна, но не более, детские игры азартны, но безмятежны, и постоянно приветлив взгляд мальчика.
Однажды, когда он играл со мной, возле него остановился прохожий. Он долго разглядывал меня, потом произнес:
— Старинная вещица…
И пошел дальше, молодой, сильный мужчина, в расцвете призывного возраста.
С тех пор я потеряла покой. Все пытаюсь вспомнить его интонацию, угадать, сказал ли он это иронически или серьезно. Что ж, успокаиваю я себя, годы пронеслись, технический прогресс имел место, у моих сестер иной вес, калибр, более совершенная форма. Именно это он, видимо, и имел в виду, назвав меня «старинной».
Но против воли ужасная догадка зреет в душе. А что, если за долгие годы, проведенные мною во мгле и сырости, в небытии, что-то изменилось в мире? Что, если придумана какая-то замена мне как самому вескому аргументу в вековечной вражде людей? А вдруг они о чем-то договорились без меня? И уже не рождаются мои сестры, горячие капли свинца с врожденным чувством долга. И, может быть, я последняя из них и единственная. Единственная и последняя, кто может рассказать о выстреле, о чудесной силе, пославшей меня по спиральным бороздам, об изумительном полете из тесноты ствола в еще большую тесноту человеческою сердца…
Сергей Другаль
ПРЕДЧУВСТВИЕ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ
Воскресенье. С моего чердака было видно и слышно, как Федор Иванович отложил газету и заскрежетал зубами:
— Ну, гады. Ну всё. Ну, мочи больше пег!
Он приставил лестницу, из-под застрехи вытащил сверток, постелил на стол тряпицу, вынул из свертка наган и ловко раскидал его на детали. Потом выпил стакан самогона под сало, пригорюнился и задремал.
Кто б на моем месте упустил такой случай! Я давно думал: мне б только наган достать, я бы им, гадам…
У меня хаза на чердаке, раскладушка, стол, стул. Хорошо, и мамка не бубнит, высоко, не залезть ей.
Разложил я тряпицу, стал наган собирать. Не стыкуется, много лишних деталей. Но тут соседский Васятка, откуда ни возьмись.
— Это вот сюда, — щелк-пощелк, наган собрался. Васятка вздохнул: — Мне бы такой, я бы им, гадам…
И снова щелк-пощелк, и уже не наган, а кучка запчастей.
— Ты что, поросенок, делаешь?
— А, сам собирай. Тоже мне… звонарь.
И посыпался с чердака: талантливый пацан, что с деревней будет, когда он второй класс кончит. Я за ним, а на дворе Федор Иванович матом всех кроет — заслушаешься, мастер. Мамка моя Пегашку доит, кричит ему через дырку в заборе:
— Уймись, сосед! Сроду у тебя нагана не было. Спьяну это тебе помстилось.
Загнала меня мамка поесть, а потом я снова на чердак. Только там от нагана один скелет остался. Ну, там, где рукоятка и дуло. Гляжу, на тополе ворон последнюю деталь в гнездо тащит, поблескивает, Васятка, он всегда вовремя, снова на чердаке возник. Долго торговались — пришлось обещать, что дам пострелять, — но Васятка идею выдал:
— Мы на него кота напустим!
Кота науськать — много трудов положить надо. Однако, слово по слову, мордой по столу, уговорили, полез. До второй развилки добрался. Но тут ворон, птица грубая и недоношенная, закричал:
— Хр-р-ен вам! — и спикировал на кота.
Потом мы отнесли мурластого в тенечек, побрызгали водой. Оклемался. Васятка, пацан дико целеустремленный, говорит:
— Теперь я полезу. Я его, гада, достану, Я ему не кот!
Я подсадил Васятку, он долез аж до второй развилки. Подал ему палку. Не дотянулся. Где там. Гнездо чуть не на самой макушке. Слез Васятка.
— Ладно, — говорит. — Завтра я у соседа когти достану. Я в них уже на столб лазил.
Назавтра мы увидели, как ворон тащит с ближайшего выгона кусок колючей проволоки. Такая колючка уже была уложена на второй и третьей развилках. Ворон прилаживал ее на ветках вокруг гнезда…
Михаил Немченко
УРОК
Выживатель — это было не прозвище, а учительская должность. Математика — математик, физика — физик, выживание — выживатель. И рослый мужчина, шагавший по школьному коридору, выглядел именно так, как полагается выглядеть выживателю. Худощавое обветренное лицо. Короткая стрижка. Пружинистая походка. И одежда — шорты и рубашка с закатанными по локоть рукавами — словно бросала вызов царящей вокруг холодине. Добыча топлива продолжала падать, батареи в школе были еле теплые, как и по всей стране. Но там, куда он шел, они были отключены совсем. Там, в кабинете выживания, готовили к худшему.
