Александр Казанцев - Библиотека фантастики и путешествий в пяти томах. Том 5
– Я живу хорошо, капитан-сэр.
Некоторое время мы ехали молча. Дорога шла берегом; тропическая трава и деревья были жухлые и печальные после свирепых заморозков. И я сказал, обращаясь больше к самому себе, чем к нему:
– В конце концов почему вы должны доверять мне? Вопрос - это западня, ответил - и угодил в нее ногой.
Мне вспомнился один случай - дело было в Нью-Йорке, и я вдруг решил рассказать ему об этом, но тут же раздумал, потому что увидел уголком глаза, как он отстранился от меня и прижался к дверце кабины. Однако воспоминание не хотело уходить.
Я жил тогда в маленьком кирпичном домике в Манхэттене, и будучи временно платежеспособным, держал слугу-негра. Через улицу, на углу, был бар и ресторан. Однажды зимой, в сумерках, я стоял у окна, глядя на улицу, и вдруг увидел, как из бара вышла пьяная женщина, поскользнулась на обледенелом тротуаре и упала навзничь. Она попыталась подняться, но снова упала и так и осталась лежать, пьяно выкрикивая что-то. В эту минуту негр, который служил у меня, показался из-за угла, увидел пьяную и, стараясь держаться от нее как можно дальше, тут же перебежал на другую сторону.
Когда он вошел ко мне, я сказал:
– Я видел, как ты смылся. А почему бы не помочь женщине?
– Да ведь она пьяная, сэр, а я негр. Если бы я только дотронулся до нее, начался бы крик - насилуют! Соберется толпа, и кто мне поверит?
– Быстро должна голова работать, чтобы так сразу смыться.
– Да нет, сэр, - сказал он. - Я уже давно эту науку прохожу - как быть негром.
И вот теперь, сидя в своем Росинанте, я, дурак-дураком, пытался разрушить то, что было выработано всей жизнью.
– Больше ни о чем вас не буду спрашивать, - сказал я. Но он беспокойно заерзал на сиденье.
– Будьте любезны, капитан, высадите меня. Я тут неподалеку живу.
Я ссадил его и увидел в зеркало, что он снова побрел вдоль шоссе. Жил он, конечно, совсем не в этих местах, но идти пешком было безопаснее, чем ехать со мной.
Усталость сморила меня, и я остановился в уютном мотеле. Кровати там были хорошие, но уснуть я так и не мог. Перед моими глазами мелькали физиономии «заводил» и человек в сером костюме, но чаще всего появлялся старик, отсевший от меня как можно дальше, точно боясь заразиться, - а может, я и в самом деле был заразный. Я приехал сюда, чтобы узнать что здесь происходит. И что же я узнал? За все эти дни была ли хоть одна минута, свободная от напряженности, от груза беспощадного страха? Я, как новичок в здешних местах, конечно, чувствовал все это острее, но и напряженность и страх были- не со мной же они сюда приехали. Все здесь, и белые и черные, жили в этом и этим дышали - все до одного, все возрасты, все профессии, все классы. Им некуда было деваться от того, что стало неизбежностью их жизни. И это повышало давление в котле до предела. Неужели же ничто не отвратит взрыва?
Я очень плохо представляю себе всю картину в целом. Во время второй мировой войны мне не так уж много пришлось всего повидать - одну десантную операцию из ста, несколько разрозненных боевых эпизодов, несколько тысяч убитых, когда их насчитывались миллионы. Но все же и увиденного и прочувствованного оказалось вполне достаточно, и я убедился, что война не осталась для меня незнакомкой. Так и здесь - какой-нибудь незначительный случай, две-три встречи… но дыхание страха чувствуешь повсюду. Мне хотелось уйти от всего этого. Позиция труса? Может быть. А еще трусливее отрицать свою трусость. Но ведь люди живут здесь. Для них такой образ жизни неизменен, другого они не знали и конца ему не ждут. Истэндские дети в Лондоне теряли сон, когда бомбежка прекращалась, нарушая привычный для них порядок вещей
Я вертелся в постели с боку на бок, и под конец Чарли потерял терпение и несколько раз сердито сказал мне «фтт». Но у Чарли нет наших проблем. Он не той породы, которая настолько умна, что способна расщепить атом, но не способна жить в мире с себе подобными. Чарли даже не знает, что такое раса, и его совершенно не волнует вопрос о замужестве его сестер. Как раз наоборот. Однажды Чарли влюбился в таксу - роман с расовой точки зрения предосудительный, с физической - нелепый и с технической - немыслимый. Но Чарли презрел все это. Он любил пылко и не сдавал позиций. Трудно было бы объяснить собаке те добрые, высокоморальные побуждения, повинуясь которым тысячи человеческих существ сошлись в одно место, чтобы предать анафеме одного крохотного человечка. Мне случалось ловить во взгляде собак мимолетное недоуменное презрение, и я убежден, что по сути-то дела, они считают людей психами.
На следующий день не я выбрал своего первого пассажира - он сам ко мне напросился. Он сидел на табуретке рядом со мной и ел котлету, близнеца которой я держал на вилке. Ему было лет тридцать-тридцать пять. Высокий, худощавый, приятной внешности. Волосы длинные, гладкие, почти пепельного цвета, и он, видимо, гордился ими, так как, сам того не замечая, то и дело причесывал их карманным гребешком. Его костюм из легкой серой материи был по-дорожному помят и не отличался чистотой, пальто он держал переброшенным через плечо. Узел галстука неярких разводов был сдвинут у него вниз, что позволило открыть ворот белой рубашки. Такого чисто южного выговора я еще ни у кого не слышал. Он поинтересовался, куда я еду, и, узнав, что мне в сторону Джексона и Монтгомери, попросился со мной. При виде Чарли он решил, что у меня в машине сидит «черномордый». Эта фраза стала уже стереотипной.
Мы удобно устроились в кабине. Он провел по волосам гребешком и похвалил моего Росинанта.
– Я сразу догадался, - сообщил он мне, - что вы с Севера.
– У вас тонкий слух. - Казалось бы, мой ответ звучал иронически.
– Да, я человек бывалый, - подтвердил он.
Вероятно, в том, что произошло, мне надо винить самого себя. Если бы я держал язык за зубами, то, может, узнал бы что-нибудь интересное. Но бессонная ночь, затянувшееся путешествие и мое нервное состояние сделали свое дело. Кроме того, близилось Рождество, и я задумывался о доме чаще, чем это было мне полезно.
Мы выяснили, что я путешествую ради собственного удовольствия, а он - в поисках работы.
– Вы с низовья едете, - сказал он. - Видели, что творится в Новом Орлеане?
– Да, видел.
– Ну молодчины! Особенно эта Нелли. Вот дает жизни!
– Да.
– Просто сердце радуется, на них глядя. Есть, значит, люди, которые выполняют свой долг.
Вот тут-то я и не выдержал. Мне бы хмыкнуть, и пусть он вкладывает в мое хмыканье любой смысл. Но коварный червячок злобы вдруг зашевелился у меня где-то в самом нутре.
– По-вашему, они делают это из чувства долга?
