Владимир Немцов - Последний полустанок
А именно она перепутала все на экране и поставила в тупик ученых-психиатров.
Уже не отдельные вспышки, а космические ливни, похожие на те, что недавно наблюдал Набатников, бушевали на экране. Ученые разводили руками. Что же такое творится в сознании будущего космонавта?
Ничего особенного. Он столько передумал за эти дни, столько раз представлял себе полет, что голова уже не воспринимала бессчетного повторения одних и тех же мыслей. Больше того, выработалась защитная система-блокировка. Случайно взглянет Поярков на кромку диска, промелькнет мыслишка насчет сопротивления воздушной среды - и вдруг сразу же исчезает, будто в мозгу срабатывает какая-нибудь защелка и не дает мысли разматываться дальше. Ведь до этого он мотал ее, мотал и так и эдак. Все выяснил, рассчитал, проверил, зачем же теперь себя выматывать?
Но мысль работает даже во сне. Поярков ее может дисциплинировать. И вот для успокоения появилась вялая лирика, отмеченная на экране. Наконец - самое настоящее живое, полнокровное: Серафим Михайлович вспомнил о Нюре.
"Как? Неужели в те немногие минуты, которые остались до старта, он может думать о чем-то постороннем?" - удивился бы Аскольдик (да и не только он). Простите, но так случилось: Поярков вдруг ощутил прилив огромного страстного чувства, какого никогда не испытывал.
Все, что было до этого, показалось ему анемичным, скучным и, что самое оскорбительное для любви, рассудочным. Мелкая ненависть к мальчишке Аскольдику, глупая ревность к Багрецову и к тому, кого Нюра когда-то любила. Стыдно! Почему только вчера, накануне испытаний, он сбросил с себя эти ветхие лохмотья несчастного вздыхателя? Почему не раньше?
Он вспомнил, как поднял ее на руки, маленькую, будто невесомую, как почувствовал на губах ее горячее... нет, только сейчас он понял, - жгучее, опаляющее дыхание... Вспомнил - и сердце его остановилось... И опять не тогда, а сейчас, перед стартом... Все в эти минуты кажется по-иному, и надо бы вчера не так говорить с пей...
Поздно. Уже совсем рассвело. Через пятнадцать минут старт. Хоть бы одним глазком взглянуть на нее. Наверное, она здесь, среди провожающих. Почти для всех "Унион" лишь огромная машина с приборами и подопытными животными. Вот-вот она оторвется от земли. Все как полагается - обычные испытания. А у Нюры оторвется сердце... Но как она догадалась? Неужели прочла в глазах? Проклятая неосторожность! Лучше бы вчера не видеть ее. Ведь знаешь же хорошо, что не умеешь лгать.
На экране мелькали люди. Вот Набатников поднял палку, указывая куда-то в небо. Дерябин, вероятно, уже на месте, возле пульта управления. А это Бабкин. Наконец-то ему разрешили выйти на воздух. А рядом - Нюра, подняла воротник своего клетчатого пальто, закуталась шарфом, зябко поводит плечами, ежится от свежего ветерка.
Еще сильнее заколотилось сердце, кровь прилила к щекам. Посмотреть бы на нее поближе, заглянуть в глаза... Он крутил ручки оптических устройств, пробуя увеличить изображение, увидеть лицо крупным планом.
Сгоряча включил электронный телескоп. Нет, ничего не получается. Лицо Нюры превратилось в туманность, но зато над ней четко, до мельчайших подробностей был виден старый, морщинистый лик Луны.
Зачем она сейчас нужна Пояркову?
Нюра исчезла. Куда? Почему? Опять волнения. Не знал Поярков, что ее отозвал Набатников. Он только что обошел кругом всего диска, и вдруг возникли сомнения: исправна ли одна из мощных фотоэнергетических плит, потом получивших название "солнечной батареи". Эта плита чем-то показалась ему подозрительной.
Часть диска, где Набатников усмотрел неисправную плиту, лежала на земле, поэтому ее можно было даже потрогать руками.
- Анна Васильевна, - обратился к Нюре Набатников, - вы хорошо знаете курбатовские плиты. Что-то я в этой сомневаюсь. Она вроде как позеленела. От времени, что ли?
Разговор этот слышали и Поярков и Багрецов, хотя сидели они в кабине, в десятках метров от того места, где разговор этот происходил. Все объяснялось довольно просто. В обшивке диска, в разных его отсеках, были скрыты микрофоны, предназначенные для регистрации ударов метеорных частиц. Удары должны быть слышны на Земле и в кабине космонавтов, где установлено специальное табло, показывающее номер отсека, куда попала частица.
Не мудрено, что разговор Набатникова и Нюры, стоящих рядом, услышали через наушники космонавты.
Поярков не мог не узнать ее голоса. Стараясь не дышать, он слышал вовсе не обязательные для него вещи. Нюра успокаивала Афанасия Гавриловича, говорила насчет позеленевшей плиты, присланной из новой партии, что цвет такой и должен быть и что это нисколько не отражается на ее электрических и механических свойствах. Видимо, Афанасия Гавриловича вполне удовлетворило Нюрино объяснение, он поблагодарил ее и отошел. А Поярков чего-то ждал.
Так, по крайней мере, показалось Багрецову. И вдруг, к своему удивлению, Поярков слышит сказанное шепотом древнее, как мир, слово:
- Люблю...
Это было, конечно, наивно, особенно в столь неподходящей обстановке - за три минуты до старта в космос, но что поделаешь, если Нюра не сдержалась и, прильнув губами к холодному металлу, шепнула любимому напутственное слово.
Оно было с ним все время в пути - крылатое слово победы и счастья.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Чему удивлялся Тимофей Бабкин? Бывают ли умные птицы?
И что такое "сила небесная"?
Как и было намечено, "Унион" вначале достиг своего потолка. Здесь, в сильно разреженной атмосфере, включились атомные двигатели и вынесли гигантскую космическую лабораторию на заданную орбиту.
Теперь уже двигатели не нужны. "Унион" мчится по инерции.
На плоской крыше Ионосферного института, где огромные параболоиды радиолокаторов, как чаши, поднятые к небу, ловили отраженные от диска невидимые лучи, где толстые трубы телескопов, похожие на гигантские короткоствольные минометы, нацеливались на горизонт, чтобы не пропустить те немногие минуты, когда пролетит "Унион"...
Именно здесь, а не в зале у приборов, вглядываясь в утреннее небо, стоял Тимофей Бабкин. На его руку устало опиралась Нюра, дрожавшая от холода и волнения.
Там, внизу, на большом телевизионном экране, можно будет наблюдать и Землю с высоты и другие интересные картинки, а не только пролет светящейся звездочки, но Тимофей захотел собственными глазами, без всякой вспомогательной техники - радиолокаторов, сильнейших менисковых телескопов, даже без бинокля увидеть эту новую звезду.
Могучая радиолокационная и астрономическая техника позволяет видеть "Унион" на больших расстояниях. Ночью за "Унионом" можно увидеть и другой след. Это светящаяся курбатовская ткань, вроде как хвост кометы.
