Егор Фомин - Сборник рассказов
Он говорил дальше, но внимание государыни привлек его голос — до боли знакомый. Теплый, глубокий, низкий, сильный. Слезы навернулись на глаза девочки.
— Отец? — робко подняла она голову.
— Иди сюда малышка, — сильные родные руки обхватили ее и подняли.
Она зарылась лицом в бороду, темную с проседью, такую знакомую.
— Почему ты так долго не приходил?.. — лепетала оно и лепетала, и плакала, — …а дядя Харт сказал, что ты бы хотел… и вот я здесь…
— Глупышка, — мягкий голос чуть отстранил ее, — разве этому я тебя учил?
Хозяин гостиницы очнулся от дремы и поднял голову, услышав шаги на крыльце. Ночь была беспокойной, голова налилась непривычной тяжестью. В вошедшем он узнал вчерашнего посетителя.
— Я должен вам за ужин, — сказал тот, кладя плату на ближайший столик, — кстати, скоро этот зал опять будет полон.
Последнее он сказал через плечо.
А через дверной проем уже вовсю светило утреннее солнце.
Скиталец
— Ты уже уходишь?
— Надо идти.
— Ты знаешь, теперь я стала бояться этих слов: «надо идти». Если услышу их от кого-нибудь, вздрагиваю, как от удара.
* * *— Когда я шел, я все думал о тебе, представлял, как приду, тихонько поднимусь по лестнице, подойду. Ты меня заметишь, и даже не обрадуешься, только немного улыбнешься…
— А я бросилась тебе на шею.
— Да.
— Ты что-то ищешь?
— Одежду.
— Опять уходишь?
— Опять.
— Неужели ты не можешь остаться? Ты же знаешь, здесь у тебя будут все условия, все возможности. И, в конце концов, ты мог бы остаться здесь ради меня!
— Я же уже говорил тебе…
— Что тебе душно в городе?..
— Да…
— Что тебе нечем здесь дышать?..
— Угу…
— Но это же чушь!
— Ага…
— Ну что ты все заладил — «ага» да «ага»!
— Ага…
— Скажи…
— Что?
— Там, в дороге, у тебя ведь есть другие женщины?
— Да… ты ревнуешь?
— Нет. Не к ним.
— А к кому?
— К дороге.
— Извини…
— Возвращайся…
— Эй! Красавица! Нет ли у вас воды, напиться?
— А шо же вам в колодце?!. Ой! Це ж ты!
Любый ты мой! То така радость, така радость! Ай! А чого же ты не упредил, за то, шо приходишь? А у меня же все не прибрано! Ой! Ты же, наверное, йисты хочешь?
— Как стадо волков.
— А у меня ничого не готово! Ну, проходи скорее в хату! Шо же ты так?!
— Да ладно тебе, не суетись.
— Ну, как это не суетись? Как не суетись?! Тебе же вон, и баньку истопить треба. Хочешь же попариться с дороженьки-то?
— Ой, а я так ждала тебя, так ждала. Мэне уж и все говорят: брось ты его, вин тэбе не дело.
Выходи замуж вон, хоть за Петро, давно ужо сватается. А я все не могу! Уж соберусь будто, но вдруг как вот здесь что-то сожмет, и все!
Не могу! А тут ужо ты знаешь, яка у нас картошка, да огурцы зараз народились. Я уже с ног сбилась закатывать их!
— Картошку?
— Да ни… ха-ха… огурцы. Да ты ешь, ешь. Исхудал то как, любый ты мой, дролечка.
— А ты это куда пошел?!
— Мне уже пора.
— Ой! Как же ты это, ужо не останешься?!
Ну, хоть на месяц-другой.
— Не могу…
— Ты мэне не любишь!..
— Ну, подойди сюда…
— Чого?
— Вот. И стоило обижаться?
— Не любишь ты мэне, остался бы.
Обвенчались бы ужо… Жили б, как люди… А ты уходишь!..
— Плачь, плачь… боль, она со слезами выходит.
— А горюшко-то?.. Горюшко-то… остается!..
* * *— А я что-то весь день провела в огороде, смотрю — солнце уже к закату, и человек стоит какой-то, руку на забор положил, голову ею подпер и смотрит. И тут я как обмерла вся. Лица-то не видно — солнце-то прямо на меня светит, но внутри все как перевернулось.
— Бросилась ты ко мне.
— Обвила тебя, прижалась и хорошо-то как стало. Мне всегда с тобой хорошо. Чего смеешься? Приятно, небось.
Идешь, знаешь, что тебя ждут… мучаешь ты меня. А теперь, вот, опять уходишь.
— Мне пора.
— Уходишь. И ведь уйдешь, я знаю. Не остановишь. И чего тебя только тянет в дорогу эту, проклятую!
— Пойми, я и сам не знаю. Порой идешь целыми днями, а последнее время я и ночую под крышей все реже, то в чистом поле, то в салоне машины, под крылом самолета, за штурвалом.
Иду, мечтаю о горячем супе. От меня разит, как от коня, так, что птицы с деревьев падают. Только и вижу, что горячая вода, да кусок мыла. А вот с тобой лежу, а вижу дорогу, серое полотно под ногами…
— Обними меня, милый мой… крепче… вот так. А теперь иди.
— Я вернусь.
— Я знаю…
Хранитель
Дорога кончилась как-то сразу, рывком. Еще мгновение назад казалось, что этой серой ленте нет конца. Теперь же парень стоял на небольшой лужайке в лесу. Лес был какой-то странный. Вроде бы и не дремучий, но мертвенная его безмолвность и неестественная четкость теней говорили об одном — все пути в этом лесу ведут сюда. На другой стороне лужайки нерушимым монолитом уходила в кроны деревьев скала. У ее подножья чернел грот.
А перед этим входом сидел на камне человек. Сидел, положив руки на воткнутый в землю меж ног прямой меч, склонив голову на его рукоять. Человек сидел здесь давно. Очень давно. Он казался даже не живым, но статуей, растением, сродни стебельку травы, проросшего в трещине камня, под ним.
Все это место было насквозь пронизано тишиной. Тягучей, растительной какой-то тишиной.
Тишиной Деревьев, что росли вокруг поляны, тишиной травы.
Человек поднял голову, и тишина разлетелась множеством звенящих осколков.
— Пришел, — вскрикнула тишина, — как долго…
Парень взглянул в его лицо. Невольно отпрянул. Этот человек ждал. Ждал немыслимо давно.
Никогда еще юноша не видел таких уставших людей.
— Кто ты? — спросил он.
— Хранитель, — спокойно ответил человек, потихоньку освобождаясь, от застывшей своей позы.
— А ты — Крис. Крис Искатель.
Хранитель не спрашивал. Он утверждал.
— Откуда ты знаешь? — оторопел Крис.
Хранитель посмотрел на него, задумчиво перевел взгляд на камень, на котором сидел. Только сейчас Крис заметил, сколь замшел этот камень. Сам человек этот был какой-то выцветший. И, хотя Хранитель не был стар лицом, и тело его было телом человека едва перевалившего зрелость, но от него веяло самим Временем. Серые, как небо над ним, его глаза бесконечно глубокие и мудрые пугали бездонной своей усталостью.
— Ты бы знал еще больше… — меж тем ответил он, склонив голову.
— Ну, что же, теперь все кончено, — решительно взмахнул мечом Хранитель, разминаясь.
