Александр Арбеков - Баллада о диване
— Да, вы правы. А вот весна, лето и осень лишены свойства приходить неожиданно. Весна легко и плавно переливается в лето, особенно средних и северных широтах. Лето, в свою очередь, также неторопливо и неспешно, под шелест опадающей листвы, трансформируется в осень.
Мы снова полюбовались небом и сделали по глотку пива. Я вдруг неожиданно сам для себя с грустью продекламировал:
— «Вот и лето прошло! Эту фразу мой друг произнёс вдруг в апреле. А ему я, наивный дурак, не поверил».
— Я так понимаю, что это начало гениального стихотворения? Боже мой, как точно, тонко и умно сказано! — восхитился Негодяй. — Да, дни мелькают. Время неуловимо, иллюзорно и неумолимо. Оно протекает сквозь пальцы в никуда… Очень жаль. А может быть так и надо…
— Увы…
Я вдруг вспомнил о своей проблеме, касающейся времени и иного мира, и задумался.
— Кхе, кхе, кхе…
— Ах, да! И так!?
— Что, — и так!?
— Ну, я о философии. Вы же, вроде бы, философ!?
— Я великий и неповторимый философ!
— Ну и прекрасно.
— Извольте, сударь! Задайте тему, — Негодяй вдруг вытащил из внутреннего кармана куртки довольно объёмистую замусоленную флягу и с удовольствием приложился к ней.
— О, как!
— Извините за небольшое отступление от сути, но при осмыслении мудрости должны наличествовать экстаз, знаете ли, а кроме этого — вдохновение. Пиво таковых последствий не предполагает.
— Без проблем! Ради Бога! Готовьте себя к экстазу и вдохновению! Без экстаза — никуда! Вообще-то, только истинный экстаз рождает вдохновение! А оно, в свою очередь, рождает экстаз! Вот таков пасьянс, однако. Только так, и никак иначе! — усмехнулся я.
— О, как интересно и мудро, однако, подмечено! Экстаз и вдохновение несомненно — два близнеца брата, — задумчиво произнёс Негодяй.
— Скорее, они брат и сестра, — легко улыбнулся я и спросил у мудреца. — А нельзя ли мне приобщиться к этому напитку, дабы тоже почувствовать истинный экстаз?
— Можно, — вальяжно ответил Негодяй.
Я приобщился, поперхнулся, закашлялся и хрипло произнёс:
— Вот это да! Что это такое?
— Самогон двойной выгонки.
— Понятно… Ну, и?!
— Что, ну и?!
— Господи, Боже мой! Ну сколько можно!? Мы хотели пофилософствовать, смею вам напомнить!
— Ах, да… Извините! Извольте, господин хороший!
— Я не господин вам!
— Ах, ну да… Извините, товарищ мой!
— Ну, ну…
— Так вот… Как-то жил был давным-давно в Германии один философ. Лейбниц Готфрид…
— Вильгельм… — вежливо произнёс я.
— Что?
— Полное имя Лейбница, — Готфрид Вильгельм, — я скромно опустил взор свой к асфальту, покрытому скелетообразными останками прошлогодних и убогих жухлых листьев.
— Да, в таком странном месте встретить эрудита и философа, — огромная удача и редкость для другого философа и эрудита, — восхитился Негодяй.
— Согласен с вами.
— Именно на мыслящих людях держится этот мир. Эх, мне бы ещё немного везения, денег и силы воли!
— Не только перед вами стоят эти вечные проблемы, — печально сказал я и досадливо поморщился. — Но есть ещё одна главная и вечная, как мир, проблема.
— И какая же?
— Бабы, бабы…
— Да, баба хорошая нам бы не помешала.
— Да я совсем не о том!
— А о чём?
— Не придуривайтесь! Вам это совершенно не идёт!
— Да, я знаю… Извините меня ради Бога!
— Извиняю. Сам такой же придурок…
— Эх!!! — горестно воскликнул Негодяй.
— Да, женщины, женщины, — грустно произнёс я и задумался.
Мы некоторое время помолчали, а потом Негодяй сумрачно произнёс:
— И так… Вернёмся к главной теме, к философской теме. «Я стою на том, что плохая голова, обладая вспомогательными преимуществами и упражняя их, может перещеголять самую лучшую, подобно тому, как ребёнок может провести по линейке линию лучше, чем величайший мастер от руки». Лейбниц Готфрид Вильгельм…
— Браво! Я восхищён!
— Да чему здесь восхищаться? — поморщился Негодяй.
— Как чему!?
— В принципе, кому нужны мудрые мысли, изложенные в так называемых великих и, якобы, вечных трудах!? И, вообще, полная ерунда всё это! Ну, донесу я сейчас до вашего ума мировоззрение Лейбница. Это же полный бред, который абсолютно чужд и совершенно непонятен чисто практическому и повседневному разуму простого обывателя!
— А всё-таки, изложите! — воскликнул я. — Если мы являемся двумя истинными философами, неторопливо ведущими беседу о чём-то сложном, то именно об этом и следует говорить, а не о том, что импонирует повседневному и практическому уму!
— Водки бы ещё?! — мрачно произнёс мой собутыльник и потряс пустой флягой перед головой. — Увы, мой фирменный напиток закончился.
— Да без проблем! — весело рассмеялся я и послал Негодяя за водкой, а сам предался меланхоличным размышлениям.
Гонец вернулся очень быстро. После употребления искомого напитка у меня началось определённое кружение в голове.
— И так… Основными критериями философии, выдвигаемыми Лейбницем, были универсальность и стройность рассуждений, достижение которых обеспечивалось выполнением четырёх принципов.
Я стал медленно погружаться в нирвану.
— И так… Первый принцип. Непротиворечивость возможного, или мыслимого бытия (Закон противоречия).
— Второй принцип, — икнул Негодяй. — Логический примат возможного над действительным, или существующим.
— Третий принцип, — Негодяй стал медленно погружаться в нирвану вслед за мной. — Достаточная обоснованность в существовании именно этого, а не другого мира или события (Закон достаточного основания).
— Этот и другой мир? — нервно встрепенулся я.
— Да, да…
— А четвёртый принцип? — пробормотал я.
— Ну, а четвёртый принцип… — сонно ответил мой собеседник. — Он заключается в следующем…
Его сути я так и не понял, потому что погрузился в сладкую и тягучую дрёму. Но, незадолго до этого я вдруг почувствовал странное томление духа, и увидел перед собой прекрасную и желанную Леди Ли. Она сидела в лёгком кресле-качалке на фоне синего-синего, томного и бесконечного океана, и белого-белого песка, и видневшихся вдали туманных гор, и улыбалась безмятежно, ласково и легко. И струились волосы цвета чёрной бездны по её роскошным плечам и не менее роскошной груди, и глаза, подобные утреннему весеннему небу, улыбались мне и пухлые и чувственные губы сулили мне столько надежды и счастья! Ах, Леди Ли, Леди Ли! Королева моей души! Самая прекрасная и желанная из женщин и на том, и на этом свете!
И было всё очень благостно, печально и мглисто, потому что эта обворожительная дама жила далеко-далеко от меня своей лёгкой, иллюзорной, неведомой, непонятной и странной жизнью. И стало мне очень грустно и зябко, и застонал я оттого, что мне предстояло испытать и пройти. Но выхода не было. Никакого… Что же, всё-таки попытаемся найти его даже в самом безнадёжном и тупиковом из всех тупиковых тупиков!
