Коллектив авторов - Полдень, XXI век (октябрь 2011)
“Я – вчера, – говорит строгий бог Шамаш. – Я знаю завтрашний день”.
Он видит все, что было, что есть, что будет. Он видит густое море, покрытое каменной грязью и застрявшие в грязи триремы, на выступающих таранах которых примостятся хищные рептилии, выжидая момента, когда моряки начнут прыгать за борт. Всем будет пища. Шамаш знает завтрашний день. Он увидит, как улетит последнее металлическое яйцо. В нем, как птенцы в железной скорлупке, толкаемой другой силой, улетят последние умные жрецы, может, на красную планету, которая так низко и страшно стоит вечерами над горизонтом.
“Победили красные, а кровь твоя желтая”.
Все вокруг разрушено, только бог Шамаш в каменных галифе и в каменной гимнастерке мрачно смотрит на мир, попирая его каменными сапогами. Может, кто-то спасется, доберется до далеких морей, на берегах которых не дымят горы, а спокойные умиротворенные жители высеивают в полях пшеницу и растят полезные плоды… Море Кемуэр… Море Уаджуэр… Море Энуер… Море Дебен… Критянин любит перечислять незнакомые названия… Строгий бог Шамаш будет топать каменными сапогами, и, как бы далеко от островов ни жили люди, никто никогда не увидит Хранителя бездны выше его сапог. Мы не рабы. Вот мудрость глупцов. Ты пашешь и выращиваешь плоды, растишь детей, думаешь об уюте, а Шамаш знает, чего тебе хочется. Только немногие спорят с Шамашем. Таких всегда мало, но хорошо, что они есть: глядя на них Хранитель бездны отвлекается от вида вечно жующих скотов – с душами и бездушных. Эта страна будет разграблена. Будут мятежи, голод. Шамаш долго будет топать каменным сапогом, раскачивать земную твердь. Правда, если у раба хороший хозяин, это не страшно.
Лишь бы не подвели гончары.
Хипподи поднял руку и рабы приблизились.
Хипподи повел носом: “Почему от вас пахнет скверно?”.
“Нас кормят морскими ежами и мидиями”.
“Разве это невкусная пища?”
“Она несвежая”.
“Как звать тебя?”
“Нгванго”.
“Откуда ты?”
“Я не помню. Издалека”.
“Твой хозяин еще жив? Как его зовут?”
“Атен-Уту. Я считаю, что он уже почти и не жив”.
“Скажи, Нгванго, – сказал Хипподи, – ты пойдешь с нами?”
“Как прикажет господин. – Раб ничего не спрашивал. – Жду указаний”.
“Не спеши, не спеши. Я хочу знать. Есть ли у тебя сильные желания, Нгванго?”
“Есть одно сильное желание. Повесить человека, придумавшего кормить нас несвежей морской пищей”.
“Но ведь этот человек отогнал от столицы чужие триремы, он спас Кафу от разграбления. Не случись такого, тебя приковали бы сейчас к веслам. Морские народы нуждаются в сильных гребцах”.
“Об этом как-то не думаешь, когда часами сидишь над вонючим канализационным колодцем. – Раб безнадежно взмахнул рукой. – Хранитель бездны лучше знает, что нам надо, но я бы все равно повесил этого человека”.
Серый вулканический пепел падал на тусклое ожидающее лицо раба, иногда он ладонью размазывал по нему грязь. Синюшные тучи мешались с черным дымом, изнутри взрываемом молниями, в тумане и мареве совсем пропали далекие мачты. А ведь не так давно по чистой широкой набережной с большим достоинством гуляли замужние женщины, а над ними раскачивались веера пальм. Подчеркнуто широкие юбки, высокие разрезы, сложные прически. Всё истинное формируется временем. И тот же ход времени губит всё истинное. Время – это бог Шамаш. Это Хранитель бездны. Он ходит в каменных галифе и в каменной гимнастерке, и каменным сапогом топчет живое.
“Смотри в море, – сказал критянин, поняв мысли Хипподи. – Видишь, там стоит мое судно? Оно в стороне, видишь? Оно смердит серой. – Он покосился на Хипподи и заговорил, глядя уже на смуглого раба. – Вот тебе указание. Доплыви до судна. Я теперь буду твоим хозяином. Море спокойное, а тучи низко, и скоро ночь. Если ты доплывешь, поднимись на нос судна, видишь, там почти нет дыма. Обмотай голову сырой тряпкой. На мачте на высоте поднятой человеческой руки привязан небольшой сверток. Он выглядит просто, как тряпка, связанная узлом, так нужно. Если к утру ты принесешь сверток к Пирамиде духов, мы встретим тебя там. – Критянин посмотрел на Хипподи и выразил общую мысль: – Ты станешь уважаемым рабом”.
“Твоим?” – радостно спросил Нгванго.
“У тебя будет хороший хозяин”.
“А мой друг?”
“Он тоже станет моим”.
“Ты ликуешь”, – подсказал Хипподи.
Некоторое время критянин и Хипподи удовлетворенно молчали, а с моря все шли и шли, втискиваясь под синюшные тучи, новые волны жаркого влажного тумана, во тьме грохотала, как металлическая повозка, черная, почти невидимая гора, убиваемая лиловыми молниями, шипели мертвые газы. Низкая красная звезда исчезла, не мерцали в ночи огни факелов.
“Ты дашь мне лизнуть палец?”
Критянин спросил это уже на тропе.
Он карабкался вслед за Хипподи к Пирамиде духов.
Немыслимые кактусы окружали их справа и слева – чудовищные шары, бугры роскошной зеленой мякоти, утыканные железными, до черна обожженными шипами. Потоки застывших лав когда-то вымели, выжгли, выпалили склоны полностью, но кактусы умеют снова и снова заполнять мертвые пространства, они свирепы и колючи, как воля Шамаша. Сваренные лавы. Брекчии. Ржавые каменные языки, по краям – в многочисленных окаменевших пузырях. Хищные птицы прятались между колючек, расклевывали сочную мякоть. Начал падать дождь. Он мешался с вулканическим пеплом, размазывался по лицу критянина, по лицу Хипподи. Нас или повесят или сделают рабами, одновременно подумали они.
Так, запыхавшись, достигли они Пирамиды духов.
Тьма в дверном вырезе стояла такая плотная, как обрезанная кипа черной бумаги. Тьму можно было трогать. В ней не угадывалось никакого света. “Ну, входи”, – негромко произнес критянин, но Хипподи медлил. Он слышал, что в Пирамиду духов вход открыт только рабам, а свободные не могут войти в нее без нужного заклинания. И теперь страшился: а вдруг попробует и… войдет…
Он осторожно выставил перед собой руку.
И с огромным облегчением наткнулся на плотную тьму.
Тогда так же осторожно, отворачиваясь от критянина (пока стоим на свету), чтобы тот не считывал слова с его губ, он неслышно прочел ужасное старинное заклинание. “Ты – вчера… Ты знаешь завтрашний день… Всё прильнет к твоему каменному сапогу…” Хипподи не хотел, чтобы критянин запомнил слова заклинания. “Мое имя смрадно, в поисках милости припадаю к каменному сапогу…” Он старался произносить слова как можно тише, он только двигал губами и все равно боялся, что критянин его услышит. “Кадры решают все… Смерть стоит предо мною, как выздоровление перед больным… как запах лотоса…
как ожидание чуда… Когда я умру, на мою могилу нанесут много мусора… Моя жизнь – безжалостная, как зверь… Но я чист, чист… Я чист чистотой феникса…”
