Песах Амнуэль - Право на возвращение
- Нет, - сказал Гинзбург, глядя на свои сжатые пальцы, - я стрелял два раза, да, и оба раза - в воздух. В третий раз... Знаете, - он перевел взгляд на Карпухина и сказал будто для него одного, - в третий раз я бы просто не выстрелил. Не могу... стрелять в человека. Это невозможно.
- Но из тела извлекли две пули, - мягко сказал Анисимов. - Одна рана была смертельной. Если вы стреляли в воздух...
- Я стрелял в воздух, - упрямо повторил Гинзбург.
- Вы знали Кахалани раньше? - адвокат решил изменить направление разговора.
- Да, - подумав, сказал Гинзбург. - То есть... Да, я его видел несколько раз. И если бы посмотрел на его лицо, когда... Но я отвлекся, он прошел мимо... Просто человек, который почему-то не показал мне сумку. Я крикнул. Он побежал. И чемодан прижимал к себе. Дальше... Стрелял в воздух.
Он замолчал, но в молчании чувствовалась недоговоренность. Карпухин не столько видел, сколько ощущал напряжение, в котором находился Гинзбург. Не то напряжение, когда охватывает страх, и понимаешь, что сделанного не возвратить, жизнь сломана, ничего уже не сделать, все слова лишние, и тогда напряженно молчишь, только ждешь результата - сколько... неужели навсегда? Нет, молчание Гинзбурга и его поза почему-то убеждали Карпухина в другом - что-то он хотел сказать, но не решался. Не решался вообще или потому, что в комнате находились лишние люди, которым его слова слышать было не нужно?
Показалось Карпухину, или Гинзбург действительно бросил в его сторону быстрый, но совершенно ясный взгляд? "Надо поговорить". Поговорить или продолжить разговор? Сейчас это было невозможно. Наверно, это будет невозможно и в будущем. До суда. А после...
И тут Карпухина осенило. Что хотел, что мог сказать ему Гинзбург сейчас, даже если бы им удалось остаться наедине? Только одно имело и в его глазах, и в глазах Карпухина определенный смысл. Что-то Гинзбург знал, что-то он сделал, что-то имел за душой, не мог не иметь, не мог человек такого душевного склада столько лет просто жить, ходить на работу и не думать о ракетах, о новых идеях, типах двигателей или о чем-то другом, о чем Карпухин с его дилетантскими знаниями в ракетной технике не имел ни малейшего представления. Что-то Гинзбург придумал такое, с чем мог вернуться в Россию, в "Грозы" - не из дальней и неудавшейся жизненной экспедиции, а будто из затянувшейся научной командировки...
Я понял вас, - хотел сказать Карпухин, он даже встал с места и подошел ближе к столу, за которым сидели Гинзбург с Беринсоном, Анисимов предостерегающе поднял руку и взглядом показал, чтобы Карпухин не делал ничего лишнего, но он и не собирался, только хотел дать Гинзбургу понять, что принял его послание, и сделает все, от него зависящее...
Что от него сейчас зависело? Ничего.
Гинзбург монотонно повторял одно и то же, адвокат слушал с видимым интересом, кивал головой и делал какие-то пометки, а потом неожиданно захлопнул блокнот и встал, протянув Гинзбургу через стол руку. Рукопожатие оказалось безразмерно-долгим, Гинзбург держал руку адвоката в своей, будто боялся отпустить, будто этот жест - единственное, что еще связывало его с миром, уходившим теперь безвозвратно.
На лице Беринсона промелькнуло странное выражение - смесь удивления с пониманием, - сразу же сменившееся прежним невозмутимым спокойствием.
- Подумайте, - сказал адвокат. - Я приду завтра. Буду сделать все с меня возможное, чтобы... как это... изменить пресечение. Да. Мера пресечения, я иметь в виду.
Гинзбург молча кивнул.
* * *
Беринсон перешел на английский, как только они покинули стены полицейского участка.
- Я поеду сейчас к Ноаму, - сказал он, - и мы обсудим, как вести расследование. На то, что Михаила отпустят под залог, надежды мало, это убийство, а по таким делам судьи обычно не рискуют. Я очень надеюсь на то, что Берман не станет копать достаточно глубоко. Я имею в виду - по знакомству Михаила с убитым. Прокуратуре тоже невыгодно искать тут глубинную подоплеку, это только затормозит расследование, им это ни к чему. Дело предельно ясное. Защите остается одно: доказывать, что Гинзбург действовал по инструкции. Непреднамеренное убийство.
- То есть, - сказал Анисимов, - если удастся убедить суд, что Гинзбург действовал по инструкции, то его могут и оправдать?
- Вряд ли, - покачал головой адвокат. - Проблема в том, что Михаил видел Кахалани раньше. Если говорить откровенно, мы можем надеяться на три года с возможностью условно-досрочного освобождения после отбытия двух третей срока.
- Два года... - разочарованно протянул Карпухин, поняв лишь эти два слова.
- Убийство, - сказал Беринсон, - все равно ведь это убийство.
Они подошли к посольской машине, надо было прощаться - точнее, договариваться о следующем месте и времени встречи, ясно было, что встречаться им теперь придется часто. Скорее всего, каждый день.
- Да! - сказал адвокат неожиданно и, сунув руку в брючный карман, достал маленький смятый листок. - Это против правил, господа, и в другой раз я не стану...
- Что это? - потянулся к листку Анисимов.
- Сейчас, - сказал Беринсон, расправил листок на ладони, заслонившись то ли от солнца, то ли от попутчиков, подумал и протянул листок Карпухину. - Это вам. Лично.
Карпухин взял расправленную адвокатом бумагу размером с восьмушку обычного тетрадного листа. Вверху твердым почерком было написано: "For Semion Karmadanov, privately".
- Что это? - повторил Анисимов. Карпухин повернулся к нему спиной.
На листке были две колонки чисел, в каждой колонке по шесть чисел, в основном, семизначных, но были и трехзначные - в верхней строке: 493 и 185. Что это могло значить? Если Гинзбург обращался к Карпухину, а не к представителю посольства, то означать это могло только одно: написанное каким-то образом имело отношение к "Грезам". И следовательно...
- Извините, Николай Федорович, - сказал Карпухин, опуская листок в карман, - это действительно личное.
- Вообще-то, - прищурившись и с плохо скрытой угрозой произнес Анисимов, - я могу потребовать... Вы тут, мягко говоря, никто...
- Не будем спорить, - примирительно сказал Карпухин. - Скорее всего, даже наверняка, без вашей помощи мне все равно не обойтись. Но я хотел бы сначала подумать, это ведь не возбраняется?
- Вот что, - решительно сказал адвокат по-русски, - мне много дел. Я иду, а вы тут... Кстати, господа, никакого я не видел. В руке не держал. Всего хорошего. Будем на связи.
- Это что-то, связанное с "Грезами"? - понимающе спросил Анисимов, когда Беринсон отошел. - Даже если так...
- Не знаю, - откровенно признался Карпухин. - Может быть... Вы дадите мне день?
- Здесь мой мобильный телефон, - Анисимов протянул Карпухину визитку. - Позвоните сразу, когда...
