Джек Скиллингстед - «Если», 2008 № 10
— А если они вот так… нападут на школу или больницу?
— Зачем? — спросил отец.
— Ну… это же нелюди. Кто может знать, что у них на уме.
— Кэлпи, конечно, не люди, — согласился отец. — Именно поэтому они ничего не делают просто так. Не волнуйся, они не нападут на школу. Никогда. Зачем им это?
— Откуда ты знаешь?
— Я верю специалистам. Кому же еще верить? — он горько усмехнулся, потом сказал: — Ну, ладно, — торопливо поцеловал маму и ушел. А Фоме мама велела вернуться в кровать. Сама она осталась в комнате с ним, но на кровать не села, а продолжала ходить взад-вперед, сжимая руки. То подойдет к окну, то к двери. Так и ходила, Фома уже задремал, а все равно слышал сквозь сон ее шаги. Скрип половиц вторил им.
Во сне Фома смутно видел клубящиеся тучи огня и черных людей, которые, суетясь, как муравьи, разворачивали брезентовый рукав…
Отец вернулся под утро, от него остро пахло гарью, куртка сделалась черной, а лицо черно-красным.
— Я вызову врача, — испуганно сказала мама.
— Врачам сейчас есть чем заняться, — отмахнулся отец.
— Это и вправду кэлпи? — шепотом спросила мать.
Отец устало кивнул и начал стаскивать куртку, при этом досадливо морщась.
— Сволочи. Никого не жалеют. Ни себя. Ни нас.
Мама то ли вздохнула, то ли всхлипнула.
— Что им от нас надо? Почему не оставят нас в покое?
— Это конкуренция, — пояснил отец, — за пространство и за ресурсы. Сначала проигрывали мы, но потом на Суше разработали толковую стратегию, и стали проигрывать они. Но остановиться они не в силах.
— Что же они, — шепотом спросила мама, — так и не успокоятся, пока не…
— Скорее, наоборот, — сказал отец. — После войны их и осталось-то всего ничего. Это они от бессилия.
«Вырасту и убью всех кэлпи», — подумал Фома. Он представил себе, как с настороженным оружием пробирается болотами, где в тине ворочаются огромные рыбы, как уходят вверх частоколы тростника, оставляя лишь узкую синюю полоску неба, и где-то там, в плавнях, на заросших островках, скрываются злобные зеленокожие твари, но он, Фома, сильный и смелый, и у него верные боевые друзья.
Мать звякала чем-то, вполголоса переговариваясь с отцом, пахло спиртом и дегтярной мазью, но Фома уже не слышал — он плыл на легком катере по темной воде, урчал мотор, и плавни смыкались над его головой.
* * *Он вздрогнул и проснулся.
От прогоревшего костра тянуло кисловатым дымом, листва была черной, а небо — густо-синим; а ведь дома из окна ночное небо казалось черным, а листва — зеленой. Крупные звезды сияли разноцветными огнями, а раньше он думал, они все одинаковые — белые и холодные.
Он пошевелился на жестком ворохе сухих стеблей тростника. Тело зудело от укусов песчаных блох, правое запястье охватывала причудливо вывязанная петля, веревка другим концом прикреплялась к запястью одного из кэлпи. Сейчас она натянулась и дергалась туда-сюда. Оттого Фома и проснулся.
В сумраке меж черных стволов сновали высокие гибкие фигуры.
Он нагнулся и попытался зубами ослабить узел. Веревка была гладкая и скользкая, как змея.
Кэлпи повел рукой, и Фома нырнул к нему головой вперед.
— Сиди тихо, — велел кэлпи и прижал ладонью макушку Фомы, так что тот пригнулся, больно ударившись носом о собственное колено.
Фома, не сдержавшись, ойкнул, и кэлпи ладонью лениво ударил его по шее. Получилось очень больно.
— Пусти, гад, — сказал Фома и дернул веревку.
Тогда кэлпи еще раз ударил его. Фома сглотнул слезы; боль не главное, главное — унижение. Его били сверстники в школе, но ни разу — взрослые. Ну, отец иногда мог дать ему подзатыльник. Кэлпи посягал на то, что раньше принадлежало только отцу — на право хорошенько стукнуть его, Фому.
— Мы положили четверых, — прошипел кэлпи, — из-за тебя… только попробуй пикнуть, ты, маленькое бледное дерьмо.
И Фома понял.
Этот шум по кустам… тревожные голоса чужаков… Его все-таки нашли. Его сейчас спасут.
— Папа! — крикнул он, прежде чем враг успел зажать ему рот ладонью. Фома изворачивался, пытаясь вонзить в чужую руку свои мелкие острые зубы, но ладонь, как известно, укусить практически невозможно.
Еще один кэлпи бесшумно возник перед ним. Во мраке он казался черным, серебряные глаза сверкали, как два зеркальца.
— Пусти его, — сказал он и махнул рукой. Веревка упала на землю, и кэлпи, намотав конец себе на руку, поволок Фому прочь от костра. Фома упирался, а кэлпи что-то кричал на своем языке, и Фома его не понимал.
А потом кэлпи закричал еще, и Фома понял.
— Стойте, — крикнул кэлпи и поднял руку с обрывком веревки, заставив Фому дернуться и встать на цыпочки. — Вот… вот он… У нас бард!
Кто-то из темных зарослей прокричал что-то в ответ, и кэлпи ответил:
— Да, мы говорим на их языке! Потому что это язык нашего барда! Потому что у нас теперь есть бард! Вот он! Смотрите!
Он еще выше поднял руку, и Фома покачивался — с воздетой рукой, охваченной веревочной петлей, — точь-в-точь марионетка в кукольном театре.
— Мы отступники? — кричал кэлпи, размахивая рукой, и плясала серебряная рыбка у него в волосах. — Это вы отступники! Мы соблюдаем закон! Мы воюем честно! У нас есть бард. А у вас нет.
Он смолк, и наступило молчание. Потом из зарослей что-то сказали, звонко и насмешливо. Фома понял: сказанное относится лично к нему.
— Нет! — сказал кэлпи, и в голосе его Фома уловил чрезмерную напряженную уверенность. — Он может! Он еще молод, но он может! Сейчас он покажет вам! Мы покажем вам!
Он обернулся к Фоме и опустил руку, и Фома тоже опустил руку, которую высокий кэлпи чуть не вывихнул из сустава.
— Пой! — сказал он Фоме почти умоляюще.
Фома сглотнул и ничего не ответил. Тот, в кустах, злорадно рассмеялся и снова сказал что-то непонятное.
Серебряная рыбка в волосах кэлпи прыгнула, и чужая рука ударила Фому по лицу. Голова мотнулась, рот наполнился соленой кровью. Он упал было, но сволочной кэлпи вновь вздернул его в воздух и поставил на ноги.
— Пой! — прошипел он.
— Я не… — сказал Фома, сглатывая слезы и скопившуюся во рту кровь.
— Пой!
— Сволочи, — всхлипнул Фома, — грязные зеленые твари. Ваши братья. — жабы, ваши матери — змеи… И крысы! Водяные крысы! Трусы, падлы, нападаете на мирных людей! Мой папа все равно найдет вас, и убьет вас, и повесит на деревьях… и вы будете висеть, как гнилые плоды, ваши гнилые хари будут клевать птицы, ваши паскудные глаза будут клевать птицы, вы…
Сзади, бесшумные и страшные, подошли кэлпи, у каждого в руках — смертоносный самострел, все они вышли вперед и стояли плечом к плечу, и из-за их спин Фома, корчась на растянутой веревке, в кровь раздирающей запястье, продолжал выкрикивать проклятья, и вдруг он понял, что кричит он один. Все остальные молчали, и напротив, в зарослях, молчали тоже. Потом кусты раздвинулись.
