Александр Бородыня - Похождения рофессора Эпикура
Наглая мышь в распахнутом резиновом чехле, согнувшись, сидела возле макета палатки, и рядом с ней постреливал маленькими искрами микромакет рации. Здесь не было точек и тире, здесь была только имитация — слабые электрические разряды.
"Мотивации… Должны быть совсем другие мотивации… Но какая разница, какие у них были мотивации, физиологические или глубоко духовные, когда вот так — не успел сейф открыть, а уже у роты все клыки в кров и…"
— Будем фиксировать? — спросил второй лаборант, поднимаясь со своего стула.
— Будем! — буркнул Сенека.
Лаборант медленными и мелкими почти танцующими шажками обошел экспериментальный стол и, склонившись над письменным столом, открыл тяжелый номерной журнал, послюнявил открытое чернильное перо, после предыдущей записи перо успело засохнуть. Колпачок закатился куда-то внутрь макета еще пять часов назад, когда профессор грубо оттолкнул проявившего любопытство лаборанта, теперь слюнявить металлическое перо приходилось при каждой записи.
— Что пишем? — спросил лаборант и посмотрел вопросительно на своего шефа.
Маленькие тяжелые бронекостюмы, в миниатюре имитирующие настоящее обмундирование грилей, посыпались из перевернутой коробки с высоты метра на зеленое стекло. Мыши-гливеры кинулись врассыпную. В стекле от ударов образовалось множество мелких трещин.
— Пишем так! — сказал Сенека и выпрямился. Он заложил руки за спину, скрутил пальцами хлястик своего халата и уже как бы сверху осмотрел позицию. — Произведен опыт, — он посмотрел на лаборанта, и тот, заглянув в журнал, показал на пальцах сложную римскую цифру. — Произведен опыт номер 4356 по программе: "Ибикус-резерв (Развитие в джунглях обычных гливеров против обычных грилей)." Опыт проводился на лабораторных мышах. В условиях экспериментальной площадки нарушений не было… В результате опыта установлено, что обычная лабораторная мышь, даже одетая в специально пошитый чехол (военную форму) и тонизируемая ударами тока, не расположена к агрессии и убийству. Для подлинной имитации боя мне пришлось использовать…"
Между двух металлических пластинок, обозначающих вход в подземные бункеры пряных, высунулась острая розовая мордочка вице-губернатора Раули. Вице-губернатор Раули пошевелил усиками, но под строгим взглядом Сенеки вздрогнул и моментально ретировался вниз. Он побежал по узкому лабиринту и исчез с глаз.
"В принципе, данную резню вовсе нельзя назвать победой, — размышлял Сенека, одновременно диктуя лаборанту совершенно иной текст. — Убитые грили, конечно, понесли некоторый физический урон, они все умерли… Сенека ни на секунду не сомневался, что действия на его маленьком полигоне в точности копируют реальность боя, — то есть, они понесли максимальный материальный урон, то есть потеряли жизнь. Но и грили понесли урон, — он чуть не оторвал собственный хлястик, — урон моральный. Здесь действует закон сохранения: всякий убитый несет потери физические, всякий убийца, таким образом, несет потери моральные. После чего, — он покрутил пуговицу на хлястике и оторвал. — они, так скажем, меняются местами."
В одной из раскаленных железных коробок все еще скреблась и попискивала мышь, изображающая мумми-смертника.
— Что мы записали? — спросил Сенека, поворачиваясь к лаборанту.
— Мы записали, что шпионы грилей были казнены грилями, потому что, полностью перевоплотившись в гливеров и впитав для лучшей конспирации чуждую идеологию вражеской армии, начисто забыли ключевое слово пароля.
— Как казнены!? — и сам же себе профессор ответил довольным голосом. — Повешены! — кончиком длинного белого пальца он покачал двух подвешенных мышей, маленькое искусственное деревце при этом скрипнуло. — Так что, будем считать доказанным, — продолжал диктовать он. — Шпионаж как форма развития диалектической мысли, не имеет никакого смысла. Любой шпион работает против своего народа. И чем лучше работает шпион, тем больше вреда он наносит снарядившей его родной армии.
— Кентурио, кажется, издох! — не поднимаясь со своего стула, сказал сонно второй лаборант. — Посмотрите, профессор, не шевелится…
Осторожно открутив проволочки, Сенека снял с креслица тело полковника Кентурио, тельце мышки было еще теплым и мягким.
— Шальная пуля! — сказал он, быстро препарировав тельце на отдельном тоже стеклянном столике. — Но, позвольте… Позвольте! — он поднял голову и обращался почему-то не к кому-нибудь, а прямо к ярко светящей лампе в серебряном отражателе. — Откуда же шальная пуля-то взялась?
— Бомбострекозы, по-моему… — предположил первый лаборант, все еще стоящий над открытым своим талмудом. — Но я могу ошибаться.
— Мы пускали бомбострекозы? — спросил, отворачиваясь от лампы и глядя на сейф, Сенека. — Что-то я не помню, чтобы мы пользовались авиацией…
— Условно! — сказал первый лаборант. — Вы же сбросили в джунгли бронежилеты для грилей, так что, наверное, мы могли бы записать…
— Что? — спросил Сенека. — Если бомбовый удар был условным, то каким же образом пуля? — он показал лаборанту микроскопический осколок металла, извлеченный из тельца препарированной мыши. — Впрочем, может быть, это и не пуля, может быть, это инфаркт. Как вы считаете, может у нашей мышки случиться инфаркт?
Он сидел на высоком своем лабораторном стуле без спинки и, подперев голову, смотрел на макет, а с макета на него смотрела наглая мышь в разобранной коричневой резине. Профессор Эпикур даже в этой неестественной инкарнации умудрился получить удовольствие. Он получил удовольствие от того, что в очередной раз унизил, прижал к стенке и оскорбил действием оппонента.
В другом конце экспериментального стенда на зеркальной поверхности двойного озера что-то само по себе происходило, но ученый потерял уже всякий интерес к научной картине в целом, его интересовал лишь узкий аспект данного широкомасштабного эксперимента. Он хотел расправиться с Эпикуром. Что-то больно укололо Сенеку в левую щеку. Он хлопнул ладонью, посмотрел — никакой крови. Лишь на бугре Венеры расплывалось радужное металлическое пятно раздавленного бронекомарика.
"Верно, — подумал Сенека. — Чего сидеть?.. Бомбить надо… Бомбить, и в атаку… Марш-бросок… Попробуй у меня марш-бросок! — он погрозил пальцем наглой мыши. — Сможешь?"
Лаборанты неохотно переделывали скальный рельеф, от рельефа уже сильно воняло разлагающимися мышиными трупами дивизии "Дуглас". Сенека сосредоточился на макете. Лупа чуть-чуть дрожала в его руке. Мышка под лупой была в фуражке с кокардой и без комбинезона. Вид у грызуна был независимый, и он крутился рядом с ненавистным ротным. Он так же, как и сам ротный, привлекал внимание ученого. С ним тоже следовало индивидуально разобраться.
