Николай Дашкиев - Зубы дракона
В период "варша" — летних дождей, когда растения роскошествуют, животные и люди изнемогают от тяжелой, густой и липкой духоты.
От зноя можно спастись в тени, от дождя — спрятаться в комнате. Но куда уйдешь из бани, в которую превращаются тропики в июле месяце? Горячий пар пробирается в малейшие щелочки, пропитывает все вокруг, ест ржавчиной железо, забивает легкие, не давая свободно вдохнуть. Хочется забыть про все, заснуть, потерять сознание, скрыться куда угодно только бы вздохнуть полной грудью, почувствовать в легких свежий живительный воздух.
Так чувствует себя Андрей Лаптев. Он согласен терпеть лютые сибирские морозы, лишь бы не вариться живьем в тропиках. Благословенная Индия стала для него горше горькой редьки.
Да и во имя чего он должен сидеть здесь, в имении привередливого раджи с профессорским дипломом? Эх, закатать бы штанины и, как в детстве, махнуть напрямик через лужи к скромным палаткам — маленькому клочку Родины на чужбине.
Но — приказ. Неожиданный, странный. Андрей сначала не поверил, что начальник экспедиции предлагает ему остаться у Сатиапала недельки на две, чтобы перенять опыт индийских хирургов. Правда, профессор Калинников высказал это в форме пожелания, дружеского совета, но Андрей Лаптев прекрасно знал старика и безошибочно понимал не только слова, но и тон, каким они произносились.
— Не спрашивайте у меня ничего, — добавил профессор в конце разговора. — И знайте: раджа Сатиапал учился там, где начинали учиться вы.
Лаптев попрощался с Калинниковым и задумчиво повесил трубку на крюк старомодного, "сельсоветовского", как он назвал про себя, аппарата. Его поразило услышанное. Значит, Сатиапал учился в Ленинградском государственном университете. Ведь именно оттуда, с третьего курса биологического факультета, двадцатилетний Андрей Лаптев перешел в военно-медицинскую академию. Но когда и как попал в Россию индийский раджа? И почему он скрывал знание русского языка?
— Убедились, дружище? — Сатиапал, из вежливости оставивший Лаптева для телефонной беседы наедине, вновь зашел в комнату. — Скрывать не буду: я попросил господина Калинникова разрешить вам практиковаться у меня. Не сердитесь?
— Нет. — Лаптев с тоской глянул на мутные ручейки дождя за окном и подумал: "Такая практика вряд ли что-нибудь даст". Трудно будет сработаться с упрямым и самолюбивым профессором. Да, Сатиапал — выдающийся ХИРУРГ. У него есть чему поучиться. Однако сама постановка вопроса оскорбляла доцента: похоже, что ученый раджа свысока протягивает ему подарок, заранее ожидая почтительной благодарности.
— Нет, господин Сатыапал, не сержусь. Но чем обязан? Почему вам пришла мысль выбрать учеником именно русского, да еще и большевика, к которым, как мне кажется, вы не испытываете особо пылкой любви?
— Напрасно иронизируете, господин доцент! — насмешливо покачал головой Сатиапал. — Вы, вероятно, забыли русскую пословицу: "Дают — бери, а бьют — беги".
— Помню — возразил Лаптев. — Этой премудрости учил меня мой дед. Лично я придерживаюсь другого правила: не надеяться на милостыню, а на удары отвечать так, чтобы бежал другой.
— Ну, хорошо, хорошо! — засмеялся Сатиапал. — Вы, вижу, агрессор. Но и я зубастый. Вы мне нравитесь. Как хирург, преимущественно. Этого достаточно.
Профессор ушел и больше не появлялся. Через слугу он передал: господин Лаптев может пользоваться его библиотекой, проводить эксперименты на животных в малом операционном зале и вообще делать все, что вздумается. Он, Сатиапал, заканчивает книгу по вопросам хирургии, поэтому в ближайшие три-четыре дня не сможет уделить гостю достаточного внимания.
Возможно, в другое время доцента Лаптева обрадовала бы перспектива ознакомиться чуть ли не с богатейшей в мире коллекцией старинных медицинских книг. Гиппократ и Дживака, Гален и Авиценна, врачи древнего Китая, Египта, Вавилона, — выдающиеся деятели многовекового расцвета человеческой культуры, — представлены в библиотеке Сатиапала массивными фолиантами. Однако, если легким не хватает воздуха, мозг отказывается работать. Торжественная велеречивость латыни укачивала Андрея Лаптева. Он засыпал над книгой, а просыпаясь, нудился и тосковал, ощущая тупую боль в висках, и чем дальше, тем большее желание удрать отсюда. Жизнелюбивый и энергичный, он знал: настоящая жизнь — это борьба, беспрерывное движение вперед, а не топтание на месте. Бездеятельность угнетала.
А безлюдье?.. Лаптев проходил полутемными покоями дворца, поглядывал на облупленные стены, на ветхую мебель и думал: какое несчастье родиться и жить здесь, где прошлое нависло над современным, давит, не дает человеку выпрямиться в полный рост.
Как-то вечером он встретил дочь Сатиапала. Она шла унылая и скорбная, похожая в своем черном "сари" на монашенку.
— Майя… — тихо позвал Лаптев. — Больной плохо? Девушка вздрогнула, но узнав в сумерках Лаптева, с облегчением вздохнула:
— Нет, господин доцент. Мама чувствует себя хорошо. Она хотела позвать и поблагодарить вас за все, но отец не позволил. Ей нужен полный покой.
— Так почему же вы печальны, Майя?
— Не знаю, господин доцент. Мне всегда тоскливо в первые дни Азарха. На меня плохо действует духота.
— На меня тоже.
Вот уже и не о чем говорить. Андрей обратился к девушке, лишь бы найти какую-то разрядку своей тоске, но поддержать разговора не сумел. Он вообще не из разговорчивых, а сейчас, перед непонятной и чужой ему дочерью индийского раджи, совсем утратил способность поддерживать светскую болтовню. Молчание становилось тягостным. Чтобы как-то нарушить его, Андрей спросил первое, что пришло на ум:
— Сколько вам лет, Майя?
— Я уже старая, — задумчиво ответила девушка. — Мне двадцать второй. Для Индии — очень много.
— А для России — совсем мало. Я намного старше, а считаю себя молодым.
— Вы — мужчина, — кратко сказала девушка. Видно было, что этот разговор ей не нравится. — Простите, господин доцент, я должна идти.
Она ушла, а Лаптев, задумавшись, долго стоял у окна. В ушах звучал Майин голос, перед глазами виднелся четкий профиль девушки — классический барельеф из черного камня на сером фоне окна. Ненужным и болезненным воспоминанием выплывало обрамленное веселой копной каштановых кудрей лицо другой — которая должна была стать Андрею женой, но изменила, не дождавшись его возвращения с войны. Между двумя женщинами нет ничего общего, однако Андрей невольно вспоминал и сопоставлял обеих — ту, которую хотел забыть навсегда, и эту, которую не знал и не стремился узнать. Он сердился, гнал прочь надоедливые Мысли, но ничего не мог поделать с собой.
