Михаил Рашевский - Ускоряющийся
Грустный, но решительный, Дима побрёл в серверную. А перед самой дверью услышал гулкое «гуп», долетевшее оттуда, откуда он только что пришёл — и дружные женские взвизги. Кинул взгляд назад, заметил, как в открытую настежь дверь в коридор вырываются ворохи бумаг, словно в отделе гулял сильнейший сквозняк.
— Кто ветер запустил? Держи, держи! — донеслось оттуда. Да недосуг было дальше смотреть, что там происходит. Видать, поломал им ветер шутку. Или она продолжается?
Тяжело сел на кресло, посидел так с минуту, стараясь собраться с мыслями и не обращать внимания на суету в коридоре, потом встрепенулся — и решительно защёлкал мышкой, зацокал на клавиатуре. Через несколько минут злорадно осклабился. Всё. Запрещены на их фирме социальные сети. Всем. Без исключения.
Приготовился ждать. И не зря. Уже через три минуты возле его двери послышались быстрые шаги, и Дима знал, чьи они. В дверь сначала робко постучали. Потом более решительно. Айтишник разрывался. Хотелось открыть дверь — и высказать всё, что он думает об Ирочке прямо ей в лицо. И в то же время обида и трусость не давали ему это сделать. А уж после брошенного в сердцах рассерженной обманщицей — она-то думала, что его в серверной нет — «Ну где шляется эта жиропа, когда он нужен?!», Дима вконец обиделся. Всё. Разрыв. Решительный и окончательный. Рассерженная фурия пару раз бухнула в дверь уже основательно, наверное, ногой — и ушла, бормоча про себя проклятия.
Дима принялся вовсю жалеть себя, как это делают все мальчики и девочки, парни и девушки. Причём привычное для 12-17-ти летних оболтусов «Вот умру, придут просить что-то — а меня нет, и они огорчатся, и будут плакать» у него, 22-летнего, превалировало над остальным. Услышал бы кто его мысли, всплеснул бы руками — и оборжал. Но Диме вот сейчас это было привычней и нужней, чем всё остальное. Не умел он ещё ненавидеть, да и жизнь над ним ещё не очень издевалась, чтобы выточить из него циничного — что обычно для нашего времени — прагматика.
Минут через пять «жалетельные мысли» (Дима под них прослушивал французский шансон середины прошлого века) прервались стуком в интранет-чат от шефа. Туда постоянно слала сначала заискивающие, а потом и гневные отповеди Ирочка, потом подключились её соседки. Дима не реагировал и не открывал чат, зная, что то, что он может там прочитать, его не обрадует. Но шеф — это святое.
— Да, Сергеич?
— Тут ко мне «Главная Эс» забегала (так между собой они называли Ирочку. «Эс» — это и сокращённое от «сука» и намёк на английское «ass», что указывало на самую привлекательную часть тела агрессивной менеджерши), говорит, тебя на работе нет, когда ты так нужен.
— Ну, как видишь, она ошибается.
— Что, снова заперся в серверной?
— Угу.
— Так достала?
— Не то слово. Да и вообще. Ты бы проверил её работоспособность. А то, может, совсем на работе не работает?
— Ничего себе. А ну-ка, скажи, какой у меня ник в известно где.
— Тю. Андариэль.
— Хм. Что, совсем поругались? — то, что Дима по Ирочке сохнет, и что это совсем не взаимно, на фирме знали все.
— И тумбочка между кроватями.
— Понятно… Так говоришь, проверить историю её браузеров?
— Всенепременнейше.
Через несколько минут даже в серверной были слышны раскаты директорского голоса, вылетающие из менеджерского отдела, потом в коридоре рявкнуло:
— Карачаров! Ко мне в кабинет!! Быстро!!!
Дима сделал испуганное лицо и тушканчиком поскакал в кабинет шефа. В коридоре нос к носу столкнулся с Ирэн и на ходу одарил её самой презрительной и злой ухмылкой, на которую был способен. Он как-то часами репетировал улыбки перед зеркалом и надеялся, что получилось так, как надо. Та в долгу не осталась, прошипела ему в лицо:
— Жиропа!
Дима задохнулся от такого «удара между ног» и неожиданно для себя выдал:
— А ты… а ты… минетчица!
И поспешил дальше, не видя уже, как Ира залилась краской стыда, заозиралась вокруг, слышал ли кто? Двери у многих были открыты, так что можно было даже не сомневаться: слышали таки многие.
Сергеич для острастки и для тех, кто остался по ту сторону двери, устроил мнимый скандал, крича на Диму. Сам в это время достал коньяк и бокалы, разлил.
— Ну, за свободу, — и они чокнулись.
Глава 3
Я могу замедлять время!
Все люди в мире делятся на две категории: те, кто пьёт с начальством, когда те наливают — и на всех остальных. Дима не знал, что существует такое деление, а если бы и знал, сейчас ему было бы плевать на это с высокой колокольни.
Диме хотелось петь и плясать, когда он возвращался домой. Может, тому виной были те грамм триста коньяка, которые они с Сергеичем умудрились «приговорить» во время «выволочки». А может вообще — вдруг хорошее настроение. Всё же осознание того, что сбросил ярмо (о котором, впрочем, даже не догадывался), и теперь более свободен, чем был раньше, — добавляет сил и «крылатости». Да и коньяк за день выветрился, а во второй половине дня часа полтора в серверной можно было бы услышать переливчатый храп. Но никто не слышал: айтишник подстраховался, включив погромче тяжёлый рок. Пить спиртное Дима не умел и не любил, так что даже хорошо, что проспался.
Ему предстояло до метро пройти несколько кварталов. По сути, работа у него была в очень выгодном месте: до неё и с неё он проводил в пути не больше полутора часов. А некоторые из сотрудников — он знал об этом не понаслышке — и по два, и по два с половиной часа в одну сторону. Уму непостижимо! Два с половиной часа ехать в одном направлении и два с половиной — в обратном. Плюс восемь рабочих часов. Плюс возможные авралы. Это ж две трети и даже больше — дня! Как жить-то при таком раскладе? Когда? Хорошо хоть пятидневка. Но, видать, оно того стоило: народ не особо и роптал. А потому что Сергеич давал хорошие бонусы. Ибо!
Ага, вот впереди перекрёсток, и цифровое табло на противоположной стороне улицы отсчитывает в обратном порядке уже одинарные цифры. «Успею, нет?» — и Дима сорвался на бег. Если это можно назвать бегом: веса в его невысоком «тельце» было больше ста двадцати килограмм, что сводило его «бег» в шумный из-за одышки и топота быстрый шаг. Частенько при его габаритах Дима задевал прохожих, те в раздражении бросали в спину не совсем ласковые фразы, и потому каждый раз перед «бегом» он заводил скороговорку: «Ой, простите, извините, виноват, разрешите, дорогу, лыжню!» и как можно громче. Людей обычно такое предупреждение сносило на обочину. А так фиг бы кто уступил дорогу.
Дима видел перед собой перекрёсток, видел приготовившиеся к движению автомобили, видел мигающие цифры «… 7… 6… 5», видел наметившийся просвет среди прохожих — и устремился в него. В голове билась мысль: «Успею! Успею! Должен успеть!» Он знал, что успеет, он вдруг почувствовал, что очень хочет успеть. Он захотел быть быстрее, ещё быстрее. Его «быстрый шаг» стал быстрее, превратился в всамделишный бег, и вдруг! Вдруг, как и утром, всё, что по бокам, смазало в разноцветную ленту, а звуки из громких и визгливых стали низкими и глубокими. Люди как-то синхронно и рывком приостановились, внезапно замедлились, их движения приобрели неожиданную плавность и даже грациозность.
