Дэвид Герролд - Ярость мщения
Со времен эпидемий осталась масса таких построенных на скорую руку сооружений: убежища, склады, перевалочные базы, центры обеззараживания, автономные исследовательские лаборатории. Но это не походило ни на что.
Я прошел в третий купол, и ответ стал ясен. Здесь находились печи.
Когда я понял, для чего они предназначались, меня словно током ударило. Колени стали ватными. Я едва не упал. Проклятье! Я считал, что давно похоронил свое горе. Как долго оно будет преследовать меня? Проклятье! Проклятье!
Я поборол в себе отчаяние – в который раз! – и продолжал осмотр.
Во время эпидемий погибло около семи миллиардов, более половины всего человечества. Больше мужчин, чем женщин; больше белых, чем негров; больше желтых, чем белых. Сотни тысяч мумифицированных тел еще ждали, когда их обнаружат.
Одной из главных забот в последующие годы стало захоронение погибших. Мертвые таили смертельную угрозу, так как по-прежнему несли в себе бактерии.
Сотни таких станций появились по всей стране. Строить их было проще простого. Купола надувались, опрыскивались пенобетоном и затвердевали в течение дня. Установка оборудования занимала меньше недели. Некоторые станции обслуживались одними роботами.
Если вы находили тело, то поднимали телефонную трубку, набирали слово: «ТРУП», или «ЗАХОРОНЕНИЕ», или любое другое из полудюжины легко запоминающихся условных кодов – и сообщали координаты. Ближайший катафалк получал по рации уведомление, и тело подбирали в срок от двух до четырех часов. Труп везли на ближайшую контрольную станцию типа этой, где и сжигали.
Эпидемии еще не закончились, но пик смертности миновал, и большинство станций закрыли.
Я почти наяву ощущал жар от печей. И смрад. И – не знаю почему – слышал крики. Мужчин, женщин, детей. Почему я вспомнил это? Меня ведь не было в Сан-Франциско, когда они…
К черту!
Теперь купола были пустыми и холодными. На полу лежал толстый слой пыли, и сквозняк поднимал ее маленькими смерчами.
Ладно, теперь мы знаем, что здесь было. Все равно не стоит рекомендовать это место для наших целей. Слишком невыгодная позиция. Зажатый между двумя холмами, поселок будет как на ладони для всякого, кто оседлает любую из высот. Может, упрятать сюда крематорий и было хорошей идеей, но для крепости это место не годилось. Нет, явно не годилось. Я повернулся…
В двери с разинутым ртом застыл Маккейн.
– У-у… – тихо протянул он, озираясь вокруг. Я опустил ружье.
– Кажется, тебе велено ждать. – В моем голосе появилась нотка раздражения.
– Виноват, сэр, но вас так долго не было, что я забеспокоился.
– Угу.
Я начал понимать взаимоотношения Маккейна и полученных им приказов. Он не считал, что они относятся к нему лично. Все правильно. Потому его и приписали ко мне.
Теперь он проверял, не расходится ли у меня слово с делом. Если я спущу на этот раз, парень начнет испытывать меня снова, а если приколочу гвоздями к стенке за невыполнение приказа, то стану тупым ревнителем устава, и у него будут все основания порочить мою репутацию где только можно. Шла большая игра, которую я в любом случае проигрывал.
Он шагнул вперед, раскрыв рот в благоговейном испуге.
– Я слышал о таких местах, но своими глазами вижу впервые. – Тут ему в голову пришла простая мысль, и он повернулся ко мне. – Это не опасно?
Я не ответил – слишком было противно. Я испытывал отвращение к мальчишке, к нашему заданию, к самому себе. Когда мы вернемся…
– Привет, – раздался тоненький голосок позади нас. Мы оба обернулись как ужаленные…
Ей было не больше шести-семи лет, худенькому созданию, стоявшему в дверном проеме. Когда-то ее платьице имело желтый или оранжевый цвет, но сейчас стало коричневым. У нее были огромнейшие глаза.
Я опустил дуло ружья, но только чуть-чуть.
– Больше так не делай. Ты испугала меня до судорог. Она нерешительно перевела взгляд с меня на Маккейна, потом снова на меня.
– Привет, красавица, – сказал мальчишка. – Как тебя зовут? – Он закинул винтовку за плечо и шагнул к ней. Она подалась назад. – Не бойся. Мы хорошие. Это дядя Джим, а я дядя Джон.
– Какой Джон? – спросила она. – Ты живешь здесь? Маккейн посмотрел на меня.
– Какая она худая, и перепугалась, наверное, до смерти. Можно, я отдам ей наши пайки? – Он не стал ждать ответа. – Красавица, хочешь есть?
Она медленно кивнула. Ее глаза перебегали с одного на другого.
– Подожди, – сказал я мальчишке. Мы находились за много миль от населенных мест. Как она попала сюда? – Как твое имя, малышка? Ты ведь не одна, верно?
– Это ваш дом? Вы живете здесь? – снова спросила она и, зайдя внутрь, осмотрелась.
– Нет, не живем, и ты не будешь. – Я посмотрел на мальчишку: – Выведи ее отсюда.
Я подождал, пока они выйдут, и лишь потом опустил оружие и позволил себе задрожать. Нервы были на пределе. Сначала я чуть не застрелил его. Потом ее.
Проклятье!
Какая кутерьма поднялась бы.
Нет, так поступать не годилось. Ни в первом случае, ни во втором. Я повесил ружье на плечо и пошел следом за ними.
Я должен был…
Снаружи донеслись выстрелы – захлебывающиеся очереди «АМ-280».
А потом – крик мальчишки.
Я на бегу снимал винтовку с плеча…
Врач-проктолог Николас
В зад себе воткнул стеклянный глаз,
Изогнулся винтом
И молвил при том:
«Теперь хоть кто-то смотрит на нас».
4 МОДУЛИРОВАНИЕ: ДЕНЬ ВТОРОЙ
Причастность – не какая-то мелочь. Это всегда вызов.
Соломон Краткий.Второй день занятий был посвящен чистоте.
На этот раз зал обставили по-другому: 498 стульев располагались пятью концентрическими кругами вокруг сцены. Восемь одинаковых проходов делили их, как пирог, на равные части. Проходы сходились к высокому, похожему на алтарь помосту. Я почувствовал себя церковным служкой на некоем священнодействии.
Экранов над помостом не было, но в центре каждой из четырех пустых стен зала висели экраны еще большего размера.
Заняв свое место, я все гадал, зачем понадобилось менять обстановку. Почему-то меня это тревожило. Я чувствовал себя не в своей тарелке.
Места быстро заполнялись. Сегодня мы все были одеты в одинаковые коричневые комбинезоны. Ни военная.] форма, ни гражданская одежда, вообще никакие различия не допускались. Таким было одно из правил: никаких внешних различий, за исключением нашивки на левой стороне груди, где крупными буквами написана фамилия. Только фамилия, ни имени, ни чина.
Некоторые из старших офицеров начали было роптать, но Формана это не интересовало. Он лишь заметил, что тем самым они демонстрируют, насколько привыкли отождествлять себя со своими погонами, и заявил, что чины к делу, которым мы займемся, отношения не имеют, а, напротив, могут только помешать. Он посоветовал оставить их за порогом и стать самими собой. Это было не совсем понятно, но он не вдавался в объяснения.
