Елена Федина - Дороги Малого Льва
— Это невозможно.
— Невозможно жить в этой тюрьме с этой идиоткой! Я не могу ее больше видеть! Понимаешь?! Не могу! Как она ходит по дому, все роняет и колотит, мычит что-то себе под нос или закатывает истерики…
Руэрто ее прекрасно понимал. Конечно, у него девочке жилось бы лучше, да и ему было бы не так одиноко, но идти на семейный скандал он не хотел. Он пересел к ней на атласный диванчик.
— Послушай, детка: какая никакая, а она все-таки твоя мать. Когда-то она была прекрасной женщиной. Если бы не Сия…
— Я знаю эту историю, — перебила его Одиль, — Сия любила моего отца. И отомстила ему. Но она хотела убить ее, а получилось вон что…
— Сия убила многих.
— Твоя мать.
— Да. Бывают и такие матери.
— Уж лучше иметь такую, как твоя! Потому что у меня вообще нет матери!
В ее голосе было столько отчаяния, что пришлось отставить чашку и усадить ее к себе на колени.
— Послушай, детка, — он погладил ее по золотым кудряшкам, — мы все аппиры, мы все мутанты. И ты наша девочка, такая же как мы. Где ты видела у аппиров нормальную семью и нормальные отношения? У всех что-то не так: с телом, с энергией, с психикой, с судьбой.
— Мы васки!
— Мы уже изуродованные васки. Настоящих ты не видела, они остались там, в глубоком прошлом. И что с ними стало, так никто и не разобрался… Мы живем сейчас, Одиль. И такие, какие есть. Все у нас неправильно, и никаким законам мы не подчиняемся. А ты хочешь как на Земле: папу, маму, семейную идиллию!
— Уже не хочу. Хочу к тебе.
— Ну вот! Снова за свое…
— Ты мой!
Одиль обвила его тонкими ручками за шею. Он ее не боялся, наоборот, чувствовал в ней родственную кровь и давно бы отобрал ее у Оорла, если бы посмел. Ольгерд однажды признавался, что у него волосы встают дыбом, когда грудной ребенок разговаривает как взрослый. Земляне к такому не привыкли. Аппирам было нормально.
— Успокойся, детка. Мы что-нибудь придумаем.
Теплая, гладкая щечка Одиль прижималась в его щеке, по ней бежали горячие слезинки. Ему впервые как-то особенно остро захотелось иметь своего ребенка, не важно мальчика или девочку, лишь бы он принадлежал только ему.
Через минуту посреди комнаты возник Льюис Оорл. Красавчик Льюис в белоснежном летнем костюме. Судя по тому, что он так нагло сюда телепортировал, терпение у этого Ангела кончалось.
— И как я сразу не догадался, что она у тебя, — заявил он хмуро, — а ты, как всегда, в своем репертуаре — развращаешь ребенка.
— Во-первых, доброе утро, — сказал Руэрто.
— Я не ребенок! — визгнула Одиль.
— Быстро собирайся домой!
— Я никуда не пойду! Я буду жить здесь!
— Ах, вот до чего дошло?
Руэрто мягко погладил девочку по волосам.
— И до чего же дошло? — усмехнулся он.
Синие глаза Льюиса смотрели холодно и беспощадно.
— Я знаю, что ты умеешь к себе привязывать. И всегда одним способом. Побереги свою энергию и свое пошлое обаяние для служанок. А это ребенок. И моя сестра. Одиль, вставай.
— Льюис!
— Мы с отцом тебя обыскались. Что это за номера, я тебя спрашиваю?! Галактика большая. Прикажешь по всем планетам за тобой прыгать?!
Одиль поерзала и слезла с колен своего дяди.
— Вы… вы меня искали?
— А как ты думала?
— И папа тоже?
— Папа прочесал всю Счастливую улицу.
Руэрто слегка дрожащей рукой взял чашку. Все это ему не слишком нравилось, но выдавать себя он не собирался. Льюис его не любил. И правильно делал: было за что. Когда-то они не поделили Анастеллу, и в результате она не досталась никому. Жила на Земле, писала картины и небольшие рассказы, пребывала в каком-то своем выдуманном мире и никого не любила.
Одиль замерла на полпути, между братом и Руэрто, и растерянно обернулась, как будто спрашивая: оставаться ей или нет.
— Иди, — сказал он, скрывая досаду, — что тут думать?
— Нам твое разрешение не нужно, — совсем разозлился Оорл и схватил сестру за руку, — пошли.
— А где папа? — пискнула она, уже не упираясь.
— Дома. Тебя дожидается.
— Правда?
— Правда.
В дверях она снова обернулась. Руэрто спокойно пил чай из тоненькой фарфоровой чашки, но когда они вышли, не отказал себе в удовольствии расколоть ее о радужно-мозаичный пол. Льюис даже не попрощался. Кто бы мог подумать, что тихоня-Ангелочек превратится в такого самоуверенного хама, как будто его отец не Ольгерд, а Азол Кера.
— Что случилось, господин? — тут же вбежала в гостиную Мекрея.
Руэрто посмотрел на осколки в желтой луже и поморщился.
— Чай горячий. Убери.
Аппетит пропал. Он вернулся в спальню, размышляя на ходу о том, что хочет ребенка, обыкновенно, по-животному, физически хочет. Хочет сажать его на колени, чувствовать его тепло, гладить по головке, утешать, утирать его слезы, кормить с ложечки… наверно, это и случается вот так вдруг, в одну секунду. Захотелось, и все, как будто выключателем щелкнули.
В спальне шторы были уже раздвинуты. Кая застилала постель.
— Я подумала, что вы больше не будете спать, господин, — смутилась она.
— Не буду, — хмуро сказал он, — налей мне ванну.
Она расторопно все сделала, взяла его халат и кротко потупилась.
— Кого-нибудь позвать?
— Зачем кого-нибудь? — усмехнулся он, — иди сюда.
Он умел любить женщин. Даже в злости. Даже в самом гнусном настроении он умел быть нежным. Он любил их мягкие тела и их хитрые, корыстные душонки. На то они и были слабые женщины, чтобы отдаваться, хитрить, притворяться безумно влюбленными и вытягивать его энергию.
Мать всю жизнь внушала ему, что он урод, что ни одна женщина кроме нее самой его не полюбит, просто будет брать от него все, что можно. И он не раз в этом убеждался.
Льюис был прав: привязывать к себе он умел, он не знал отказа, даже Анастелла, обожая своего красавчика-студента, предпочла все-таки его. Он тихо презирал женщин за эту сладострастную продажность, но за это и любил. Он тоже их использовал и играл в них как в красивые игрушки.
Кая лежала рядом с ним в теплой воде и обвивала его руками. Она была одной из самых молодых и хорошеньких. Некрасивых он вообще не держал, даже на кухне.
